МЕЧ и ТРОСТЬ

В.Г.Черкасов - Георгиевский. Книга "Генерал П.Н.Врангель". Документальное жизнеописание. Часть вторая. Глава 3, финальная.

Статьи / Белое Дело
Послано Admin 10 Апр, 2007 г. - 13:26

ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ [1]

Часть вторая (1901 -- 1906). НА ВОЙНЕ СРЕДИ КАЗАКОВ. Глава 3: Сражение при Шахэ. В дивизионе разведчиков.

ПРОДОЛЖЕНИЕ публикации полного текста книги 'Генерал П.Н.Врангель - последний рыцарь Российской Империи'. М.: Центрполиграф, 2004. НАЧАЛО: Часть первая (1878 -- 1901). ИСТОКИ РОДА И СЕМЬИ. Глава 1: 'Дворянин шпаги'. Заграничные Врангели. [2] Глава 2: Русские Врангели. Дед, отец. [3] Глава 3: Детство и юность Петра Врангеля. Студент Горного института. [4] Часть вторая (1901 -- 1906). НА ВОЙНЕ СРЕДИ КАЗАКОВ. Глава 1: Лейб-Гвардии Конный полк. Иркутский чиновник. Русско-японская война. [5] Глава 2: Русско-японская война. [6]

+ + +
У барона фон Врангеля ранена лошадь, ее надо заменить; сапоги обносились, белье на исходе, что тоже надо пополнить, он отпрашивается у Ренненкампфа на две недели в Ляоян.

Отмахав вместе с князем Карагеоргиевичем за два дня 170 верст до города, Врангель находит его окрестности очень изменившимися. За минувшие два с половиной месяца здесь не теряли времени и приготовили оборону.

По обе стороны дороги тянулись длинные ряды белых палаток бивуаков разных частей. Когда-то тут царили засеянные гаоляном поля, теперь они вытоптаны тысячами ног также среди верениц походных кухонь, зеленых двуколок полковых обозов. Дорога была в беспрерывной мешанине разных транспортов, арб, других повозок, конных ординарцев. Местность по околице Ляояна изрыта окопами, волчьими ямами, шеренгами стоят проволочные заграждения.

В раньше запущенном саду у подножия старинной китайской башни близ вокзала устроен буфет, синематограф, по вечерам играет военный оркестр. За столиками тут на площадке посиживают в военных сюртуках, шведских куртках, гимнастерках, кителях хаки морского образца офицеры всех родов оружия. На главной аллее в их толпе иногда мелькают фигура иностранца-корреспондента в сером «complet»-костюме, фетровой шляпе или сногсшибательная шляпка заезжей американки.

Все говорят о последнем проигранном из-за промашек высшего начальства деле у Вафангоу, негодуя на отход к северу наших войск. Беспрерывно прибывают санитарные поезда. Под палящим солнцем к госпиталям вереницей тащат серые холщовые носилки с тяжелоранеными, с мертвыми –– не вынесшие дороги накрыты шинелями с головой. По несколько раз в день Главнокомандующий генерал Куропаткин встречает эшелоны, в вагонах разговаривает с солдатами и офицерами, вручает награды.

В Ляояне при въезде большая площадь занята интендантскими складами –– горы бочек, ящиков, мешков под брезентом с охраной часовыми. Жизнь по-прежнему здесь горяча, взвихряется разноголосицей разносчиков, бегом рикш, гомоном и смехом шляющихся солдат. Барон, долгие недели не видевший русского девичьего лица, впивается глазами в запряженную парой крупных артиллерийских коней двуколку с двумя сестричками милосердия, приехавшими за покупками. Пронесся на крепком, сибирском иноходце офицер в черной шведской куртке и красных чембарах-шароварах. А вон на кровной лошади чудного костяка проезжает штабной «момент» в форменном сюртуке с аксельбантами и белом чехле на фуражке. Его вестовой на маленьком «манзюке» с остриженной гривой кажется рядом особенно жалким.

Стоит сильная жара, под вылинявшим небом неподвижен раскаленный воздух, он пропитан пылью, покрывающей налетом лица и одежду, забивающейся в щели жилищ. Даже в вагоне поезда генерала Куропаткина, где устроился Врангель, от этой дряни трудно дышать.

В Ляояне барон встречает приятеля –– хорунжего их 2-го Аргунского полка графа Бенкендорфа. Он и есаул Гулевич ушли из отряда в начале мая в разведку пешком вместе с другими, тянувшими для этого жребий. Оказалось, что граф отделился от Гулевича и с одним казаком проник сквозь японские посты в самую тыловую глубь до Фынхуанчена, где сосредоточились силы противника. Бенкендорф собрал массу ценных сведений, двигаясь ночами, днем только наблюдая. Он, например, видел совсем близко сменную езду часовых японского эскадрона, работу «кули» под командой вражеских саперов для проведения пути войсковым колоннам. Потом графу удалось снова проскользнуть через заставы и явиться в Ляоянь для доклада лично Главнокомандующему.

Не повезло в той разведке подъесаулу Миллеру, хорунжему Роговскому и сотнику Казачихину –– всех захватили в плен. Казачихина взяли совсем больным, но он успел передать через китайцев свои донесения в отряд.

Спустя несколько дней выяснилось, что в госпиталь общины Святого Георгия поступил другой однополчанин Врангеля –– раненный подъесаул Аничков, пуля прошла по мякоти его ноги, не задев кости. «Рубака» обрадовался визиту барона, лежа на кровати в сером холщовом халате, потом помрачнел, рассказывая, что в разъезде у Феншуйлинского перевала убили сотника Козловского. Этот прекрасный офицер был ординарцем фон Ренненкампфа и мог без нужды не лезть под пули, однако вызвался в тот разъезд на перевал.

В свой полк, стоявший у деревни Сяо-Сыр на берегу Тайдзихэ, из ляоянского отпуска Врангель вернулся вместе с графом Бенкендорфом. Его посвежевший взгляд, как бы постороннего человека, подивился удало разодетым однополчанам. За три месяца в горах все обносились до последней степени, и экипировались как могли. Барон весело рассматривал казака, привезшего с заставы донесение на рослом муле с казенным седлом. На голове станичника была войлочная китайская шапочка с поднятыми наушниками, одет в красную рубаху и шаровары из синей китайской материи, на ногах –– «улы» с «ичиками».

В конце июня отряд стоял в деревне Цинхичен, когда с ближайшего поста от графа Бенкендорфа пришло донесение. Хорунжий сообщал, что его двое казаков наткнулись около деревни Мадзятундзы на хунхузов. Те, засев в кумирне, открыли по русским огонь и ранили их, причем, Кочетов не смог выбраться из-под упавшего коня и был захвачен бандитами в плен. Хорунжему Врангелю со взводом приказали нагнать хунхузов и отбить казака, которого ожидали страшные пытки.

Барон на рассвете прискакал со своими людьми в Мадзятундзу, арестовал несколько жителей и потребовал точных сведений под страхом их казни. Получалось это у фон Врангеля, блистающего своими выпуклыми глазами на «беспощадно-остзейском» лице тогда и потом всю жизнь бесподобно, и китайцы рассказали правду. Оказалось, что хунхузы зарезали Кочетова и бросили в реку.

Казаки долго ныряли, искали товарища в реке, пока не обнаружили, вытащили тело на берег. Они в скорбном молчании рассматривали Кочетова, лежащего на песке с широко открытыми, остекленелыми глазами, с оскаленным в предсмертных муках ртом. Потешились над ним бандиты: на исколотом, изрезанном трупе насчитали 18 ран.

Вернувшись в лагерь, узнали следующие ужасные вести. Отряд под Фандзяпудза понес крупные потери. Генерал Ренненкампф ранен в ногу с повреждением кости, его ординарец ромистр Цедерберг убит, адъютант есаул Поповицкий ранен в голову. Тяжело ранили одного из лучших офицеров отряда, есаула их полка Власова. Но главное, все были в тяжелом расстройстве, что без Павла Карловича теперь осиротел отряд.

Вечером пили за помин душ павших в бою, и хорунжий Врангель сказал о выбывшем из строя генерале Ренненкампфе сердечные слова:
–– Мы лишились начальника, который вот уже три месяца с неустанной энергией среди постоянных опасностей и лишений водил нас по горным, лесистым дебрям, сегодня –– тревожа японцев у Дапу, завтра –– отражая их нападение у Шау-Го, послезавтра –– встречая неприятеля у Саймадзы. Всегда впереди –– там, где решается участь дела, он первый подавал пример казакам, деля с ними все тяжести похода, питаясь кукурузными лепешками и лежа в грязи на бурке под дождем. Не раз в ужасные, тяжелые минуты, когда была готова угаснуть последняя искра энергии в измученных бессонницей и лишениями людей, одно появление его вливало им силы. Усталые, отчаявшиеся, готовые пасть духом превращались во львов, готовых до последней капли крови бороться за честь и славу дорогой Родины. –– Он помолчал и добавил: –– Мне даже кажется, господа, что с потерей генерала Ренненкампфа наш передовой отряд теряет свое значенье, является мертвым организмом, безжизненным, лишенным души телом.

4 июля 1904 года хорунжий 2-го Аргунского казачьего полка Петр фон Врангель был награжден орденом Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость». Это было то самое, о чем месяцы назад, пересиливая крики картежников, восторженно бубнил кто-то из соседей барона в офицерском купе эшелона, несущегося в Маньчжурию:

«Анна четвертой степени –– это красный шелковый темляк на шашку. А на рукояти выгравировано: “За храбрость”. То первая офицерская награда!»

+ + +
«В середине сентября 1904 года, –– рассказывал потом Петр Врангель в своих письмах домой, –– решен был переход нашей армии в наступление, к этому времени численность наших сил достигла 181 400 штыков, 12-14 тысяч шашек и до 600 орудий. Мы занимали фронт в 50 верст от Импань до Пхудзыян, и армия по фронту делилась на две группы –– западную (генерал Бильдерлинг) и восточную (генерал барон Штакельберг). Общий резерв составляли два корпуса под начальством генерала барона Мейендорфа. Для охраны флангов назначались: правого –– отряд генерала Коссаловского, левого –– генерала Ренненкампфа. Силы японских трех армий исчислялись нашей главной квартирой в 170 000 штыков, 6 с половиной тысяч сабель и 648 орудий. Фронт неприятельских армий тянулся на 60 верст от Далинского перевала до Чесантунь.

Целью наступления становилось разбить японцев в районе рек Шахэ и Тайдзихэ и отрезать их сообщения на востоке и юге. Во исполнение означенной цели Восточный отряд должен был оттеснить правый фланг противника у деревни Бензиху и, наступая долиной реки Тайдзихэ, действовать в тыл неприятельских позиций у Янтая; Западный же, двигаясь вдоль железнодорожного пути Мандаринской дороги, наступать на город Ляоянь.

К означенному времени наш отряд генерала Ренненкампфа в составе 13 батальонов, 26 орудий, 16 сотен, 4 конно-горных орудий и саперной роты располагался в районе деревень: Мадзядань –– Убеньянуза –– Сантунью. После памятных дней Ляояна (в результате Ляоянского сражения с 25 августа по 3 сентября русские сдали этот город и отступили на север к Мукдену. –– В. Ч.-Г.) мы продолжительное время стояли в бездействии, лишь изредка предпринимая усиленные рекогносцировки. Для нас, казаков, испытавших первый период лихорадочной деятельности передового летучего отряда генерала Ренненкампфа, особенно монотонно и скучно тянулось время нашего продолжительного стояния».

21 сентября отряд выстроился у поля на молебен, и одновременно узнали, что получен приказ командующего 1-й Маньчжурской армией генерала А. Н. Куропаткина о наступлении. Строй серых солдатских гимнастерок сливался с тоном снова вспаханной земли гаолянового поля, не выделяясь на фоне блеклого скалистого хребта поблизости. Заходящее солнце розово играло на оружии, бляхах амуниции, на парчовом покрове поставленного среди поля аналоя. Под одиноким дубом стоял генерал фон Ренненкампф со штабом. Его крупная фигура в красной шведской куртке, породистое лицо с пышно размахнувшимися усами за скулы под висками белокурых кудрявых волос, кресты Георгия на шее и в петлице, серебряная кавказская шашка через плечо резко выделялась среди штабных.

Начальник штаба внятным мягким голосом начинает читать приказ:
–– Более семи месяцев тому назад враг вероломно напал на нас в Порт-Артуре ранее объявления войны…

Стараясь не проронить ни слова, жадно ловя звуки, слушает отряд, особенно напрягаясь, когда в приказе Главнокомандующий заговорил об отступлениях:
–– Я приказал вам отступать с горестью в сердце, но с непоколебимою верою, что отступление наше было необходимо для одержания над врагом, когда наступит для сего время, решительной победы…

Врангель думает:
«–– Да, это так. Отступая шаг за шагом, отдавая с болью в сердце каждую пядь обагренной своей кровью земли, армия ни одной минуты не падала духом, твердо веря в свою конечную победу, в близкое возмездие врагу».

Начальник штаба продолжает чтение:
–– Теперь настало уже желанное и давно ожидаемое всею армиею время идти самим вперед навстречу врагу. Пришло для нас время заставить японцев повиноваться нашей воле, ибо силы Маньчжурской армии ныне достаточны для перехода в наступление…

Словно электрический ток бьет по рядам. Хорунжий Врангель ликует, думая:
«–– Конец бесконечным отступлениям, когда после ужасных, в несколько суток боев, где неприятель разбивался о стойкость и непоколебимое мужество наших войск, мы отходили, оставляя врагу усеянные трупами наших славных товарищей позиции! Конец ужасным, томительным переходам по непролазной, глинистой грязи дорог с болью в сердце, с тяжелым кошмаром унижения в душе… Вновь воспарит непобедимый доселе русский орел!»

Звучат заключительные слова приказа:
–– Державный Вождь Русской земли молится со всей Россиею за нас и благословляет нас на новые самоотверженные подвиги. Подкрепленные этой молитвой, с глубоким сознанием выпавшей на нас задачи мы должны идти вперед бестрепетно, с твердою решимостью исполнить свой долг до конца, не щадя живота своего, и да будет над всеми нами воля Господня.

Раздается команда:
–– На молитву. Шапки долой.

Закат охвачен всеми цветами зарева от огненно-красного до бледно-розового, вслед уходящему солнцу ползут в долину лиловые тени, потянуло ночной свежестью. Проникая в сердца, плывут тихие звуки церковного пения, курится синий дымкой ароматный дым ладана. Давно знакомые слова молитвы в эти минуты звучат особенно, в душе барона растет и охватывает все его существо давно не испытанное чувство бесконечного умиления.

Таят в вечернем воздухе последние слова молитвы.

–– Накройсь. Смирно.

Немного хрипло, но громко фон Ренненкампф поздравляет с долгожданным наступлением, выражает уверенность в дальнейшей доблести, заканчивая:
–– Державному Вождю Русской армии Государю Императору громкое русское «ура»!

«Ура! Ур-ра!» –– слитый воедино крик тысяч грудей будит горное эхо и кажется, что перед ним не устоит любой враг.

(Продолжение на следующих стр.)

Для охранения левого фланга выделен отдельный конный отряд из трех сотен 2-го Аргунского полка, двух –– Нерчинского, добровольческой команды Сретенского полка и взвода конно-горной артиллерии под командой генерала Любавина. Хорунжий барон фон Врангель назначен на должность полкового адъютанта с исполнением обязанностей ординарца генерала.

25 сентября по их дороге левым берегом реки Тайдзихэ китайцы, знакомые тут казакам с летнего отступления от Ляояна, чуткие к фортуне войны, подобострастно кланялись, заверяя в дружбе навек:
–– Шанго, капитана, та-таде, капитана. Шибко знакома.

К одиннадцати часам утра туман рассеялся, и сразу же ударили выстрелы с правого берега, где наступает отряд генерала Петерева.

Нерчинская сотня великолепного монархиста и храбреца графа Келлера, будущей знаменитости, кто единственным из военачальников будет против отречения от престола Государя Императора, разворачивается лавой и под выстрелами идет вброд на противоположный берег, где на скалистом гребне засели японцы. Колонна генерала Любавина останавливается. Удальцы графа уже на том берегу, они соскакивают с коней, врываются в деревушку Уянынь, завязывая с японцами на другом ее конце оживленную перестрелку. Излетные пули оттуда, воя в воздухе, шлепаются в мокрую глину рядом с конями Любавина и Врангеля.

–– Переправьтесь через реку и отыщите на том берегу генерала Петерева. Доложите, что я здесь и занял переправу, –– приказывает генерал хорунжему.

Барон толкает коня и вместе с вестовым несется к быстрой реке. Вода доходит до брюха лошадей, град пуль свищет и звонко ударяет в реку вокруг, взметая блестящие брызги. Однако адъютант фон Врангель уже на правом берегу.

Японцы с высоты гребня бьют по окраине деревни, где залегли русские пехотные цепи. Петерев со штабом следит за ходом боя около полуразвалившейся кумирни. Выслушав донесение Врангеля, генерал приказывает:

–– Поезжайте обратно и попросите генерала Любавина поддержать меня артиллерией. У японцев на высотке окопы, их очень трудно выбить.

Адъютант Врангель снова скачет к реке, через ее стремнину под пулями.

Генерал Любавин немедленно распоряжается орудиям открыть огонь. Батарея быстро съезжает с дороги на поле, снимается с передков, раздается команда. Бу-ух! –– громыхает одно, другое орудие, над японскими окопами вспыхивают белые дымки шрапнельных разрывов.

Любавин в сопровождении Врангеля переправляется на наблюдательный пункт к генералу Петереву около кумирни. Наши пехотинцы перебежками наступают от деревни по скошенному гаоляновому полю. Потянулись раненые.

Около генеральской позиции останавливается, тяжело переводя дух, солдат с окровавленной брючиной. Он хромал, опираясь на приклад винтовки.

–– Куда ранен? –– спрашивают его штабные.
–– Ногу маленько попортило. Сильно там япошка жарит, да и больно неспособно по скошенному гаоляну-то идти.

Наконец японцы не выдерживают огня и отступают. Генералы с ординарцами въезжают в Уянынь. Навстречу казаки везут на двуколке двоих раненных японцев, брошенных своими на перевале. Один, пожилой, неподвижно лежит, умирая, второй, обхватив обеими руками раненную ногу, крепится. Несмотря на сильную боль, пытается улыбнуться молодым лицом, скаля белые ровные зубы.

Оставленные неприятелем окопы усеяны расстрелянными гильзами и обоймами. Солдаты окружили убитых японцев, рассматривая.

–– Ишь ты, маленький да черный какой.
–– Тоже, поди, наших немало перебил.

Настроение у всех приподнятое, первый успех окрыляет.

+ + +
На следующий день конный отряд генерала Любавина продолжает наступать левым берегом Тайдзихэ.

У деревни Даюйну головную сотню нерчинцев князя Джандиери обстреляли, она спешилась и выбила из селения конную заставу японцев. Потом завязалась перестрелка на правом берегу, к винтовочной трескотне примешалось буханье орудий.

Вскоре снова впереди генеральского эскорта послышались выстрелы, это по казакам князя Джандиери ударила японская рота с высот над деревней Даудиншань. Высланные на поддержку князя две сотни не смогли выбить неприятеля из окопов, тогда генерал Любавин приказал стрелять орудиям. После десятка их выстрелов японцы очистили позицию. Конный отряд перешел долину и поднялся на оставленный врагом гребень.

Перед офицерами эскорта Любавина как на ладони лежит другая широкая долина, окаймленная горами, уходящая к реке Тайдзихэ. Врангель вместе со всеми детально рассматривает в бинокль ландшафт. Оказывается, любавинский отряд, обогнув фланг противника, вышел в тыл его расположения –– на самую коммуникационную линию японцев! Прекрасно виден дальний перевал, обе стороны которого изрыты их окопами. По дороге туда мелькают фигурки японских солдат, доставляющих в передовые цепи патроны из деревни Бенсиху, где вражеские резервы. То тут, то там под гребнем перевала белыми одуванчиками рвутся шрапнели от генерала Петерева.

Генерал Любавин приказывает сотням спускаться в долину, но казаков встречает сильный огонь. Русская артиллерия отвечает, накрывая снарядами цепи врага и его части в Бенсиху. Из деревни взметывается столб густого дыма.

–– Пожар на краю, где ханшинный завод, я эти места хорошо помню, –– замечает кто-то из штабных.
–– Там, наверное, их склады. Сами запалили, чтобы нам не досталось.

Хорунжий Рыжков весело приглашает:
–– Возьмем Бенсиху, прошу ко мне вареники есть. Я летом, как оттуда уходили, кувшин муки запрятал в потайник.

К Любавину подходит командир взвода артиллеристов.
–– Ваше превосходительство, я еще вчера докладывал –– снарядов мало, а сейчас только восемнадцать осталось.
–– Вот обида! Не успели доставить, я два раза писал, требовал, –– восклицает генерал. –– Черт побери, теперь бы только стрелять –– всё тут можно разнести в пух и прах… Что же делать, жарьте последние восемнадцать.

Какая досада не воспользоваться исключительно благоприятным положением!

Однако выпущены последние снаряды, артиллерия остается мертвым грузом… Лишь 150 винтовок в распоряжении Любавина, на активные действия его солдаты не способны. Но как нужен удар любавинских сотен в спину врагу!

Атакованные с фланга Ренненкампфом японцы напрягают все усилия, чтобы удержаться. Петерев одновременно завязал у деревеньки Ходигоу ожесточенный бой. Им в поддержку бьет из селения Каотайдзы командир 3-го корпуса, выдвинув два батальона с шестью горными орудиями…

Любавин вне себя от вынужденной пассивности в такой горячке, он приказывает Врангелю:
–– Разыщите в Уянынь генерала Ренненкампфа и доложите о происходящем! Просите прислать хотя бы батальон с двумя орудиями, даже с такими силами Бенсиху можно взять сегодня… А если японцы до этого повернут на нас, не удержимся с полуторастами винтовками.

Барон, пригнувшись к шее коня, скачет широким наметом по дороге подле самой реки у всех на виду с лихорадочными мыслями в голове:
«–– Скорей! скорей! Не может быть, чтоб генерал не дал подкреплений, а тогда Бенсиху наше… У японцев там силы незначительные, иначе они не дали б сидеть нам в тылу… Их подкрепления подойдут нескоро –– телеграф всюду порван…»

Дз-зыть! –– резко пропела пуля над его папахой.

Барону, вжавшемуся в седло, нужно отмахать семь верст, для скорости он летит кратчайшим путем по простреливаемому с любой стороны берегу.

Дз-зыть! дззыть! –– свистит в ушах горячий от солнца и пуль ветер. Японцы хорошо рассмотрели его с другого берега: офицер на отличном коне; наверняка, с донесением, –– и бьют одиночными выстрелами, чтобы обязательно ссадить.

Вьется с рукоятки врангелевской шашки, как с древка гвардейского штандарта, тесьма алого, будто кровь, аннинского темляка с кистями за офицерскую храбрость. Адъютанта с серо-зеленым пламенем в глазах беспокоит одно:

«–– Убьют или смертельно ранят, свалюсь и не сообразят наши искать на этой дороге: не дойдет донесение!»

Поворачивать на другую дорогу поздно и стыдно перед собой. Хорунжий Врангель, обливаясь жарким потом, толкает так же взмыленного коня в бешеном намете, уходя из прошитого выстрелами обзора над рекой. Реже и реже взвизгивают пули.

Под Уянынь он вброд переезжает реку и, облегченно вздохнув, попадает на правом берегу в русскую дорожную толчею: несут, везут раненых, скачут ординарцы. По всему хребту не умолкает винтовочная и шрапнельная стрельба.

На вершине отдельной сопки под деревом за боем следит со штабом Павел Карлович. На доклад Врангеля Ренненкампф разводит руками:

–– Ничего сделать не волен… Без разрешения сверху ни одного человека не могу переправить на левый берег. Буду телеграфировать и просить об этом начальство. Пусть пока генерал Любавин держится до последней крайности, охраняя наш фланг и ведя разведку.

Обратно адъютант скачет дальней дорогой и потому что горька весть, неожиданно разочарование для ждущих ее.

Генерал Любавин на доклад Врангеля вяло говорит:
–– Японцы пока оставили нас в покое, но на ночь лучше отойти: позиция здесь плохая, люди и лошади с утра не ели. Поезжайте к генералу Ренненкампфу и спросите разрешения отойти в деревню Даюйну.

Барон уже в сумерках едет опять по долине на усталом коне, и тот, словно понимая, что не надо спасать от смерти хозяина, идет лениво, Врангель его беспрестанно подталкивает. Густой туман охватывает реку и стелется окрест, пронизывая сыростью. Одна за другой зажигаются в верхотуре бледные звезды. Стихает перестрелка, последние шрапнели кажутся красными фейерверками.

Адъютант Врангель встречает Ренненкампфа у въезда в Уянынь и снова докладывает, генерал разрешает отряду Любавину ночевку в Даюйну. Длившийся целый день бой для русских безрезультатен, не отбили здесь ни одного перевала и занятой японцами сопки. А двигаться вперед без рекогносцировки нельзя из-за хронической русской беды –– отсутствия мало-мальски сносных карт.

На следующий день в сражении артиллерия генерала Ренненкампфа не может нащупать тщательно замаскированные в горах японские батареи. Генерал Любавин посылает Врангеля рассмотреть вражеские позиции и нанести их на карту с расположением орудий для наших артиллеристов.

Барон с двумя казаками ползет на высокую, вдающуюся мысом в реку скалистую сопку, откуда отлично виден противоположный берег с японцами. Потом они выпрямляются, чтобы двигаться скорее к вершине, и припускаются по тропинке, вьющейся по самому гребню. Находясь второй день в тылу врага на расстоянии винтовочного выстрела от него, даже у казаков притупилась осторожность.

Ба-бах! –– ударяет по ним прицельный залп, рядом с Врангелем будто рассекли воздух, один казак хватается за лицо и оседает на землю. Барон со вторым спутником приземляются ничком рядом, раненый отнимает руку от щеки, которую пуля вскользь изуродовала кроваво-красным рубцом, контузив.

С вершины Врангель срисовывает расположение японских батарей, потом, уже маскируясь, возвращается к штабу. С этими данными барону уже шестой раз за два дня надо проскочить семь огненных верст к Ренненкампфу.

Конь хорошо изучил путь и несет адъютанта уверенно широкой, размашистой рысью. На этот раз около Уянынь спешившемуся Врангелю к наблюдательному пункту генерала приходится лезть на сопку по едва видной, кое-где исчезающей козьей тропе. Ренненкампф благодарит его и отсылает с данными по дислокации японцев к начальнику артиллерии генералу хану Алиеву.

Теперь барон скользит и срывается по тропинке вниз. Батарея замаскирована снопами гаоляна у подошвы другой скалистой сопки. Здесь адъютант Врангель опять карабкается вверх к Алиеву, с этой вершины руководящему артиллеристами по телефону. Генерал знакомится с доставленной дислокацией и распоряжается отдать ее командиру батареи. Взмокший барон припускается с сопки теперь к артиллеристам на поле.

Те ведут отважную дуэль с противником. Вокруг пушек гудят и рвутся японские снаряды, визжит, взбивая фонтаны на земле, шрапнель. Русские без промедления бьют в ответ, и видна ядреными белыми вспышками их шрапнель на занятом японцами хребте. Врангель в миг, когда вражеский огонь притих, бежит по открытому полю к батарее и заскакивает в артиллерийский ровик. Не очень надежно он защищает, за дни боев в батарее выбило большинство офицеров и солдат.

Командир с раненной, подвязанной рукой любезно встречает барона и, узнав, что он доставил, весело кидает:
–– Теперь зададим им перцу, а то жарят, черт их знает, откуда.

С противным гудением воет, несется, приближается к ним снаряд…

«–– Попадет? Нет?» –– успевает судорожно подумать Врангель.

Снаряд рвется, дребезжит воздух от гроздьев шрапнели, приходится зажмуриться. Вздох облегчения… И снова слышен завывающий высокий звук нового снаряда, и опять страшные, будто отсчитывающие последние секунды жизни удары сердца…

Израненным, измотанным артиллеристам некогда прислушиваться.

–– Первое! –– хрипло кричит командир.

Пушечная молния бьет, тяжело вздрагивает тело орудия.

–– Второе!

Врангелевские данные быстро приносят пользу. Японский ответный огонь слабеет, русские начинают стрелять по другим позициям.

К вечеру адъютант уже в самый последний раз сегодня прискакал к Ренненкампфу в Уянынь с очередным донесением. Генерал оставляет его ночевать в фанзе штаба, где большинство его офицеров уже спит на широком кане под бурками и шинелями. Врангель, наскоро поев холодной курицы с чаем и сухарями, пристраивается рядом. Лишь Ренненкампф, диктующий приказания, с начальником штаба не ложатся, склонились над разложенной по столу картой, освещенной вставленным в бутылку огарком. Барон долго слышит сквозь сон отрывистый голос Павла Карловича.

+ + +
В пять утра все здесь на ногах, пьют чай, когда вестовой генерала приводит пленного японца. Маленький, безусый, в аккуратном мундирчике, обут в легкие гетры, он тщедушен рядом с широкоплечими русскими, робеет, непрерывно кланяясь всем корпусом. Ренненкампф ласково похлопывает его по плечу, выясняет через переводчика, что тот ночью, идя в секрет, сорвался с сопки и валялся без сознания. О количестве и расположении своих войск ничего не знает. Генерал приказывает его накормить.

Хорунжий Врангель, для чего и был оставлен ночевать, берет троих казаков и двух мулов с патронными вьюками, ведет их к Любавину. Туда он прибывает тоже к чаепитию, после которого один из штабных веско замечает:

–– Ну, сегодня нас здесь японцы в покое не оставят.

В 9 утра этого 28 сентября поступает сообщение, что в поддержку отряда Ренненкампфа направлен генерал Самсонов с девятью сотнями сибирских казаков и четырьмя орудиями. Ему нужен офицер, хорошо знакомый с местностью, и отправляют к нему, конечно, Петра Врангеля, изъездившего долину вдоль и поперек.

Прибыв к командующему Сибирской казачьей дивизией генералу Самсонову на сопку у деревни Даюйну, барон с удовольствием рассматривает спокойную фигуру Александра Васильевича и слушает его приятный голос. В вопросах к нему генерала чувствуется спокойная обдуманность, желание всесторонне прояснить каждый факт.

На ближайший перевал нужно поднять орудия, и за это оживленно берется состоящий при генерале молодой есаул Егоров, он кричит казакам:
–– Братцы, постарайтесь. Эх, дубинушка, ухнем!

Егоров сам впрягается в орудие, тяжелые полевые пушки на веревках втягивают в гору.

Тем временем все самсоновские сотни, кроме одной, оставшейся здесь, подходят на подкрепление генералу Любавину и тот пробует атаковать. Его встречают шквальным огнем японцы, прикрывающие мост через реку, их пушки бьют по коноводам. Казаки Любавина откатываются, японцы, мгновенно переправившись через реку, захватывают русские позиции, с которых столько раз скакал с донесениями Врангель в эти дни.

Напротив Самсонова на занятой японцами сопке наши пехотинцы переходят в наступление. Под градом пуль они ползут, цепляясь за каждый куст и выступы камней. Орудия рядом с Врангелем открывают в помощь беглый огонь по окопам врага: шрапнель, осыпая брустверы, взбивает серо-желтую пыль. Но японцы вцепились в позицию словно зубами и ни на миг не прекращают бешеный огонь.

Хорошо видно, что русские готовятся к последнему удару, залегши за каменной грядой. Один за другим подползают отставшие, маленькие группы накапливаются за валунами по склону. Японцы не дают передышки –– безостановочно садят по ним почти отвесным огнем.


Российская императорская пехота поднимается в атаку. Впереди –– офицер, он идет на ураган свинца с яростно блистающей на солнце шашкой, высоко поднятой в руке. За ним горстью шагают бойцы с винтовками наперевес. Выстрелы японцев сливаются в один непрерывный треск. Бинокль в пальцах у Врангеля пляшет от волнения, в глазах рябит…

Барон видит, что солдаты остановились будто вкопанные. Отчего? Офицера впереди уже нет, его мертвое тело –– серым неподвижным пятном на палевом фоне горы. И сразу фигурки солдат поворачивают назад, они бегут вниз, спеша и обгоняя друг друга. Одна, другая, третья падают, падают, и лежат, не двигаясь, трупы усеивают дорогу назад…


Так же будут идти впереди цепей русские офицеры в следующей войне с немцами, геройски погибая за честь, праведность Отчизны, и выбьется становой хребет Императорской армии. Им в святую помощь с подоткнутыми рясами, воздев вместо шашки крест на головой, поведут в атаки солдат священники, когда упадет впереди командир. А пока хорунжий фон Врангель, которому суждено стать последним рыцарем Российской Империи, опускает бинокль и глаза, чтобы не увидели их блестящими от слез.

Этой ночью штабные генерала Самсонова, с которыми Врангель, спят немного, уже в два часа они снова на артиллерийской позиции, вслушиваясь в непривычную глубокую тишину. Но вот грянул близкий винтовочный выстрел, пошла пальба, застучали пулеметы. Звук стрельбы сливается воедино и его вдруг прорезает страшный, отчаянный многоголосый крик, который растет, возвышается, будто вбирает в себя ночь.

–– Атака! –– взволнованно говорит кто-то.

Многие снимают фуражки и крестятся. Офицеры напряженно всматриваются во мглу, поддаваясь жуткому очарованию неудержимого «ура» –– воплю отчаяния, торжествующему кличу победы, предсмертному страдальческому стону.

Однако как вырос этот крик, так и умирает, слабея и тая. Умолкает перестук пулеметов, раскаты «ура» отдаются последним эхом в далеких долинах. Затихают и винтовочные выстрелы… Атака кончена. Чем она завершилась?

В шесть утра Ренненкампф сообщил, что успех частичен –– заняли лишь несколько сопок, зато и ту, на которой самсоновцы видели вчера гибель офицера и его пехотинцев. Бледный рассвет высвечивает склоны гор с телами убитых и раненых в ночном деле. Со стороны Бенсиху гремит орудийный выстрел, снаряд несется прямо на штабных, с некоторым недолетом от орудий врезается в землю, подняв черный столб густого дыма.

–– Шимоза, пристреливаются к нашей батарее, –– замечает старший адъютант штаба дивизии подполковник Посохов.

Следующий снаряд гудит с перелетом, наши пушки отвечают. Передышку на позиции Самсонова получают, лишь когда подошедшая к японцам бригада обрушивается на сотни генерала Любавина. Тот отходит, пушки врага вновь переключаются на батарею Самсонова, шрапнель хлестко бьет окрест и генерал приказывает спускать орудия с перевала.

На правом берегу части генерала Ренненкампфа воюют в крайнем напряжении, и как только конный отряд Любавина подается назад, им грозит удар с тыла. Ренненкампфу приходится бросить взятые с бою позиции. Японцы провожают отходящих русских ожесточенной беспорядочной стрельбой.

Пушки Самсонова спущены в долину, по которой отходит Ренненкампф. Около Уянынь два генерала встречаются и, отъехав в сторону от штабов, долго совещаются. Офицеры молчат, боясь признаться в горькой истине, что дело проиграно. Потом русские занимают оборону и перестреливаются с неприятелем до вечера, прикрывая переправу через Тайдзихэ.

Хорунжий Врангель забывается тяжелой дремой со штабными Самсонова в фанзе, по которой ветер гуляет через оконные щели и дверь, непрестанно открываемую –– закрываемую ординарцами. Вскоре все встают и в кромешной темноте уходят через речной мост Тайдзихэ с частями генерала Самсонова прикрывать отступление левого фланга Восточного отряда.

У маленькой кумирни близ деревни Иогоу штаб Самсонова выверяет дальнейшее направление. Ни зги не видно, с обложного тучами неба сеет промозглый дождик, все молчат, слышно лишь чавканье копыт по глинистой грязи размокшей дороги. Там бредут люди, кажущиеся тенями.

–– Какой части? –– спрашивает кто-то из самсоновцев.
–– Читинского полка, раненые… Куда полк-то наш ушел? Отбились мы.

Лучше и не было б вовсе наступившего в дождливой мгле рассвета. По обочинам дороги видны сотни бредущих серых фигур, на гаоляновом поле у перевязочного пункта лежат в грязи накрытые шинелями тяжелораненые, другие с забинтованными головами, руками, ногами сидят, будто коряги выступившие из болота земли. Тяжелые стоны, страдальческий бред… Господи, и ведь все это уже видел Врангель месяцы назад!

К остановившемуся генералу Самсонову подходит вместе с доктором офицер и говорит дрожащим от волнения голосом:
–– Ваше превосходительство, здесь четыреста раненых, не могли вывезти. Прикажите казакам взять, иначе придется бросить…

Невдалеке от ног генеральского коня на камне сидит, вытянув обмотанное бинтом колено, солдат и словно кричит своим молящим окровавленным лицом: «Неужели отдадите японцам?»

Самсонов приказывает колонне не двигаться дальше, пока не будут взяты все, до одного раненые. Спешивают шесть сотен Сибирской дивизии –– легкораненых сажают на коней, других казаки кладут на носилки и несут. И опять от длинного-длинного этого кортежа слышно лишь чавканье конских копыт да людские стоны.

Неизъяснимо-грустное чувство обиды пронизывает Петра Врангеля. Его сердце так сжато горечью унижения, что слезы сдавливают горло, навертываются на глаза вслед мыслям:
«–– Конец надеждам. Конец радужным светлым мечтам. Опять отступаем».

Невезучи благородный Александр Васильевич Самсонов и доблестный фон Ренненкампф. В начале Первой мировой войны командующий 2-й армией генерал-от-кавалерии Самсонов в ходе Восточно-Прусской операции попадет в окружение и застрелится. Его соседа на Северо-Западном фронте, командующего 1-й армией генерала-от-кавалерии Ренненкампфа сочтут виновным в этом, а впоследствии, после неудачи в Лодзинской операции отстранят от командования, уволят в отставку, и найдет свою гибель Павел Карлович в 1918 году в Таганроге от рук большевиков.

Так было нашими войсками проиграно сражение у Шахэ, в котором 200 тысяч русских сошлись со 170 тысячами японцев. Армия генерала-адъютанта А. Н. Куропаткина выступила против войск Оямы, нацеливаясь на 1-ю армию Куроки. Однако Ояма сам атаковал центр русских и Куропаткин прекратил наступать, чтобы восстановить там положение. Решительного результата не оказалось ни у той, ни у другой стороны, после чего они перешли к позиционной войне. Но потери говорят за себя: у японцев –– 20 тысяч, у русских ­–– 40 тысяч, причем, на долю Восточного отряда, где был барон фон Врангель, пришлось 14 тысяч павших.

+ + +
В декабре 1904 года хорунжего Петра Врангеля «за отличие в делах против японцев» произвели в чин сотника. В мае 1905 года его перевели во 2-ю сотню Отдельного дивизиона разведчиков, а в сентябре снова за боевые отличия барону присвоили звание подъесаула и наградили орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом.

О службе фон Врангеля в разведчиках мы знаем по отзывам служившего в дивизионе с ним выпускника Пажеского корпуса, хорунжего Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества полка Павла Шатилова, который станет потом помощником Главнокомандующего Врангеля в белом Крыму и другом на всю их жизнь. В дивизионе под командой подполковника Дроздовского собрались блестящие офицеры. Из конногвардейцев, кроме Врангеля, был его однополчанин также по службе у Ренненкампфа князь Бенкендорф, бывший офицер Британской армии князь Радзивилл, трое бывших гусаров Его Величества –– граф Стенбок-Фермор, Гревс –– будущий командир Горской бригады в белом Крыму и граф Велепольский. Элитарный костяк смельчаков составляли и корнет Орел из Нежинского драгунского полка, забайкальский есаул Лошаков, подъесаул Дагестанского конного полка Доногуев.

П. Н. Шатилов потом рассказывал, что Врангель всегда бывал в хорошем настроении, заражая им других, любил шутить, слушать веселые истории. Тогда совсем молодой человек, он ценил остроумие, крепкое словцо, и сам часто им пользовался. А больше всего нравились барону рассказы об удачных разведках и боевых эпизодах. В них он обращал внимание на разные детали, ускользающие от других слушателей, охотно делился и своими приключениями.

Характерной чертой Петра Врангеля было его отношение к начальникам в зависимости от их поведения в боевой обстановке, поэтому являлся большим поклонником генерала Ренненкампфа. И уже тогда сказывалось врангелевское стремление к оценке людей с преувеличением их положительных и отрицательных качеств. Делилась она надвое: или «потрясающие», или «ни к чертовой матери», –– середины почти не существовало. По баронской снисходительности «потрясающий» балл выставлялся много чаще. Однако он неминуемо летел к самой низшей отметке, когда случалось менять впечатление от человека.

В дивизионе фон Врангель был, безусловно, самой яркой фигурой, беспокоя некоторых своей экспансивностью, жизнерадостностью. П. Н. Шатилов также отметил:

«На маньчжурской войне Врангель инстинктивно почувствовал, что борьба –– его стихия, а боевая работа –– его призвание».

В итоге боевой послужной список подъесаула Врангеля на японской войне выглядит так. В походах и делах со 2-м Аргунским казачьим полком в составе Отряда генерала Ренненкампфа он был с марта 1904 г. по май 1905 г. В разведке и делах со 2-й сотней Отдельного дивизиона разведчиков участвовал с июня по октябрь 1905 г., вплоть до окончания русско-японской войны, завершившейся Портсмутским мирным договором 23 августа 1905 года.

В тот период барон пробыл с сотней в разведке непосредственно в районе реки Цинке к югу от города Таулу с 6 июня по 1 июля, а в составе Бейхейского отряда занимался усиленной рекогносцировкой на деревню Пожаченцы до 27 июля. В разведке отряда полковника Генерального штаба Цеховича к югу от Таулу Врангель потом пробыл до 18 августа 1905 г.

После Мукденского сражения дивизион наносил короткие, молниеносные удары по врагу на передовой линии фронта, как бы продолжая энергичную традицию летучего отряда генерала фон Ренненкампфа. Это были снова лихие стычки, о чем говорит хотя бы такой факт, что Врангель служил с Шатиловым в сотне Александра Гревса, которого единственного из многих за разведку в опять-таки проигранном русскими Мукденском деле наградили Золотым оружием.

Подытожить также полезно мнениями отца нашего барона, Николая Егоровича Врангеля, который мемуарно написал:
«8-го февраля 1904 г. грянул первый выстрел Японцев. О трениях с Японией все знали, но войны с Японией ни Царь, ни Правительство, ни Общество не ожидали. Напротив, хотя публика в этом деле осуждала нашу политику, все были убеждены, что маленькая Япония не дерзнет восстать на мощную, великую русскую Державу. На объявление войны посмотрели, как на смешной инцидент, почти фарс и, смеясь, повторяли: «Знать, моська-то сильна, что лает на слона».

Куропаткин сам предложил себя в главнокомандующие; общественное мнение было за него, и он отправился на Восток пожинать дешевые лавры, предварительно собрав обильную жатву напутственных образов всевозможных святых, долженствующих помочь ему смирить зазнавшегося «япошку».

«Столько набрал Куропаткин образов, –– говорил генерал Драгомиров, –– что не знает, каким образом победить». «Куропаткин, Главнокомандующий?!» –– прикидываясь удивленным, говорил он же. «Да быть не может!» –– «А кого же другого можно назначить? Ведь он был начальником штаба у Скобелева». «Да, да! Верно!» –– говорил Драгомиров. «А не слыхали ли вы, кто теперь Скобелевым будет?» –– прибавил он. Я об этом отзыве передал Дохтурову (члену Военного Совета. ­ –– В.Ч.-Г.).

«Что же, –– сказал он, –– в зубоскальстве Драгомирова, к несчастью, много верного. Я Куропаткина знаю близко и давно. Он умен, ловок, лично храбр, отличный работник, недурной администратор, хороший начальник штаба, –– но будет никуда не годным главнокомандующим! Ему не хватает именно того, что главнокомандующему прежде всего нужно –– самостоятельности. У него душа раба. Он все время будет думать только об одном, как бы угодить барину, как бы не скомпрометировать свою карьеру. Хочешь, я тебе вперед скажу, что в конце концов случится? Первоначальный план кампании будет хорош, но дабы подделаться под петербургские настроения, он его не исполнит, а изменит. Куропаткин будет вникать в мельчайшие подробности, командовать сам чуть ли не каждой ротой, и этим только связывать руки ближайшему начальству. Победив, он из лишней предосторожности своей победе не поверит и обратит ее в поражение, а потом, потеряв кампанию, он вернется в Петербург, засядет и напишет многотомное сочинение, в котором докажет, что все, кроме него, виноваты».

Это предсказание слово в слово подтвердилось…

В фельетоне «Нового Времени» промелькнуло имя сына:
«У такой-то деревни, –– писал корреспондент –– я видел печальную картину: несли хорунжего, барона Врангеля, сраженного солнечным ударом». Только через несколько недель мы узнали, что он поправился…

От сына мы долго никаких известий не имели. Узнав, что привезли раненного подполковника Энгельгардта, я поехал к нему узнать, не знает ли он что-нибудь о сыне. «Точно сообщить не могу, –– сказал он. –– Его в госпиталь привезли как раз, когда меня увозили». Через короткое время сына эвакуировали в Петербург.

То, что мы от него узнали, было неутешительно: Армия была превосходна, дрались как львы, но высшее начальство бестолково. В армии идет сильная пропаганда. Офицеры военного времени, запасные нижние чины только разлагают армию. Японская армия прекрасно организована, борьба предстоит серьезная…

Меня Дохтуров порадовал.

«Я много говорил с твоим сыном, собирал о нем подробные справки. Из него выйдет настоящий военный. Пусть и после войны остается на службе. Он пойдет далеко. Я его хочу взять к себе…»

Сын, поправившись, возвратился в Маньчжурию».

(Продолжение см. Часть третья (1906 –– 1914). ЭСКАДРОН ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Глава 1: В Северном отряде Свиты Его Величества. Поручик Лейб-Гвардии Конного полка. [7])

Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ
  http://archive.apologetika.eu/

URL этой статьи:
  http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=799

Ссылки в этой статье
  [1] http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=877&mode=thread&order=0&thold=0
  [2] http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=771
  [3] http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=776
  [4] http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=780
  [5] http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=790
  [6] http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=793
  [7] http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=806&mode=thread&order=0&thold=0