В.Черкасов - Георгиевский 'Кончина младшего сына генерала П.Н.Врангеля: Погибаю, но не сдаюсь!'
Послано: Admin 30 Мая, 2005 г. - 13:17
Белое Дело
|
+ + +
Нам следует особенно внимательно присмотреться именно к Егору Ермолаевичу, отцу мемуариста Николая Егоровича, свекру Марии Дмитриевны и прадеду Алексея Петровича, потому что по нраву, складу личности, офицерской храбрости, хозяйской толковости, верноподданническим монархическим чувствам он был словно б и не отцом либеральнейшего барона Николая. Тут яркая иллюстрация тургеневских 'Отцов и детей' с неприятным душком для родовитых семейств, где безоговорочно уважают фамильное: Егора Ермолаевича поносил Герцен, которого его сын Николай обожал.
Вот как аттестует своего отца и его эпоху барон Николай Егорович в своих мемуарах:
'Выбранный в Предводители дворянства Ямбургского уезда, двадцать с чем-то лет оставался на этом посту, распоряжаясь и властвуя в уезде чуть ли не самодержавно: Все мертвящий дух Николаевской эры, руководящим лейтмотивом коей было насилие над чужой душой, наложил на отца свой отпечаток: Как и большинство его современников, он смотрел на людей исключительно как на существа только телесные:
О крепостном праве люди, не знавшие его, судят совершенно превратно, делая выводы не по совокупности, а из крайних явлений, дошедших до них и именно оттого дошедших, что они были необыденны. Злоупотребления, тиранства, все это, конечно, было, но крепостное право было ужасно не столько по своим эпизодическим явлениям, как по самому своему существу. И в то время не только крепостные, но и вся Россия была в крепости: Крепостной режим развратил русское общество - и крестьянина, и помещика, - приучив их преклоняться лишь пред грубой силой, презирая право и законность. И грубая сила стала краеугольным камнем всего русского строя. Строй этот держался лишь грубым насилием: Палка стала при Николае Павловиче главным орудием русской культуры:'
Да-с, впечатление такое, будто читаешь не представителя одной из лучших российских дворянских фамилий, а затрапезный 'агитпроп' из тысяч тонн марксистско-ленинской макулатуры, сыпавшейся на головы советских людей. И эдак Николай Егорович отзывается о середине XIX века, когда расцвело творчество великого русского писателя Ф. М. Достоевского, московских славянофилов, таких мыслителей, как С. Т. Аксаков, А. С. Хомяков, И. В. Киреевский. А блестящие поэты Е. А. Баратынский, Н. М. Языков, В. А. Жуковский, которые тогда только что ушли, уходили из жизни, выплеснув все свое зрелое творчество? Об этом времени как Ренессансе напоминает в своей превосходной по анализу книге автор Русского Зарубежья Георгий Мейер:
'Творчество Гоголя, Лермонтова и Тютчева по разному отображало в слове тайную духовную болезнь, постигшую душу российской нации. Их творчество намечало конец краткого российского ренессанса, выраженного в слове Державиным, Батюшковым, Жуковским, Пушкиным и Баратынским' (Мейер Г. У истоков революции. Франкфурт-на-Майне, Посев, 1971. С. 85).
Именно в те якобы 'все мертвящего духа' времена был прекрасный прорыв в российском богословском образовании, духовной утонченности на самом высоком уровне: митрополит Филарет (Дроздов), святитель Феофан Затворник, святитель Игнатий (Брянчанинов), 'всероссийский батюшка' святой Иоанн Кронштадтский. Давайте прислушаемся на этот счет и к авторитетному современному исследователю из Русского Зарубежья протоиерею А. Шмеману, как далекому от интеллигенции XIX века, так и независимому от советских интеллигентов-'образованцев':
':Эта духовная школа: оживает как один из славных очагов русской культуры, и в истории Православия ее заслуги велики. Научный уровень и научная свобода профессоров русских духовных академий - 'святых академий', по слову митр. Антония (Храповицкого), ни в чем не уступали уровню западно-европейских и русских светских ученых, а очень часто и превосходили его: За официальной, сложной, трагической историей Петербургской России мы видим снова и снова другую, никогда не прекращавшуюся: историю медленного собирания духа, 'стяжания благодати', просветления почерневшего человеческого образа неизреченной славой Первообраза. Свести историю России к истории ее культуры, к политической борьбе, к общественному движению, к экономическому развитию и забыть этот 'полюс' святости - притягивающий к себе столько людей - и совсем не из одного 'простонародья', это постепенное, но такое вдохновляющее внутреннее освобождение Православия от своей 'казенной' судьбы, значит проглядеть что-то самое существенное в духовном пути России и всего Православия - в 'судьбоносном' девятнадцатом веке, когда уже поднимался занавес над 'свершениями' двадцатого' (Прот. А.Шмеман. Исторический путь Православия. Paris, YMCA-PRESS, 1985. С. 383 - 384).
А из книги Г.Мейера 'Истоки революции' (с. 99-100) здесь уместно напомнить, откуда вообще взялись на Руси интеллигенты, продолжившиеся в СССР, по определению А.И.Солженицына, 'образованцами':
'И когда в конце семидесятых годов (XIX века. - В.Ч.-Г.) Боборыкин изобрел словечко 'интеллигент' для определения людей, начитавшихся социалистических брошюрок и преданных священной революционной секте, то без малого все россияне с образовательным цензом чрезвычайно обрадовались и поспешили присвоить себе эту кличку. Явление в высшей степени характерное и важное: так ответило русское общество длительной подпольной пропаганде: В анекдотическом случае боборыкинского 'интеллигента' русский человек:ставши самозванцем, тотчас же сросся по существу со своим новым позорным наименованием'.
'Новое': либеральное, демократическое, западническое, - увы, побеждало 'старое': православное, монархическое, святорусское, - во второй половине XIX века и в душах русских аристократов. Так и барон Николай Врангель в эмигрантской революционной среде, 'невзирая на: семнадцать лет, был: старый республиканец', 'ярый поклонник Герцена'. Поэтому его удостоили чести быть представленным самому Бакунину, прибывшему в Женеву. Его речи Николай слушал в пивной с 'эстрады, украшенной красным кумачом, красными флагами', а потом - на товарищеском пире в кабачке.
В результате безусловный интеллигент Николай Егорович стал пылким 'прогрессистом'. Однако любой более или менее осведомленный в догматике веры Христовой знает, что в морально-нравственном плане человеку 'полезнее' стремиться, наоборот, к 'регрессу' - оглядываться назад, равняться не на 'передовое' измельчание характеров, а на утрачиваемую нами людскую целостность, гармонию ранних времен христианства. Речь, конечно, идет об истинно русских, перевитых укладом и духом своей жизни с Православием, верой в насущность Царственного, а не демократического устройства жизни.
По истории этой проблемы уместно привести суждение еще одного специалиста, выдающегося историка Русского Зарубежья Н.Д.Тальберга, к которому за советом и справками обращались генералы Врангель, Кутепов, Миллер, Краснов, Туркул, писатель И.Шмелев и многие другие:
'Либеральные идеи получили большое развитие на верхах русского общества в царствование имп. Екатерины Великой. Сама государыня им сочувствовала. Основываясь на них, она писала свой 'Наказ', вела переписку с передовыми людьми тогдашней Франции, не препятствовала деятельности масонских лож. Русская аристократия, в значительной своей части отрывавшаяся от родных корней, преклонялась перед всем исходившим из той страны, где царили энциклопедисты: С большим трудом удалось вывезти из бунтовавшего Парижа гр. Строганова, будущего сподвижника имп. Александра I , которого его воспитатель-француз сделал завсегдатаем крайних революционных клубов. Молодые офицеры: оказались затем в рядах армии, освободившей Европу от гнета Наполеона. Там они познакомились с иным, чем Россия, миром. Свободное время в Париже они проводили с представителями западной культуры, науки, политики, читали все, что попадало под руку. Вернувшись на родину, эти молодые люди, в большинстве принадлежавшие к высшим дворянским или чиновничьим кругам, мечтали о широких реформах: Многие из них состояли членами масонских лож, бурно расцветавших в это время. Из числа декабристов 51 состояли в ложах, среди них главные руководители:' (Н.Д.Тальберг. В свете исторической правды. Материалы и черты к биографии императора Николая I и к истории его царствования. Holy Trinity Monastery, Jordanville, N. Y. 1952. Часть I. 1796 - 1826 гг. С. 105.)
Обратите внимание на сцену в мемуарах Н.Е.Врангеля, когда он, доктором философии вернувшись в 'новую Россию' (как он потом это выделил), видит глубочайшую по своей жизненной философии сцену общения его отца с продажным исправником, однако не в коня корм, ничего и здесь весомо не доходит до души новоприезжего. На эдаком, так сказать, куске жизни куда очевиднее, казалось бы, Врангелю-младшему, что в основе человеческих взаимоотношений лежали, лежат и будут находиться лишь Божьи законы совести, а не придуманное самими людьми некое равноправное законничество. И когда несбыточные 'свобода, братство, равенство' демагогически восторжествуют в мире, это и будет конец его. Однако Николай Егорович предпочитал жить по своим иллюзиям, разбивающимися лишь потом кое в чем большевизмом.
В родной Империи барон Н. Е. Врангель сначала отслужил три года по ведомству Министерства внутренних дел в канцеляриях Калиша и Вильно, потом - недолго в Лейб-Гвардии Конном полку 'вольнопером'. Все это не было близким барону 'с душою прямо геттингенской', по выражению Пушкина. Но вполне органичным стало увлечение писательством, и Николай Егорович сочинил две драмы из эпохи Смутного времени: 'Петр Федорович Басманов', 'Марина Мнишек', изданных в 1886 г., - а спустя три года вышел в его переводе 'Фауст' Гете.
Однако поклонник 'прогрессивной' буржуазии, сын удачливого Егора Ермолаевича наконец все же 'примкнул к промышленным предприятиям', устроившись в Русское общество пароходства и торговли (РОПИТ). Николай Егорович получил хорошую должность, потому что протежировал ему сюда близкий друг семейства Врангелей, возглавлявший РОПИТ адмирал Н. М. Чихачев.
|
|
| |
|
