В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. Финальная часть VII “ПОБЕДА”, главы 1-2.
Послано: Admin 19 Окт, 2008 г. - 16:13
Литстраница
|
Начало см. В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. ОТ АВТОРА. Пролог “ПОСЛЕ ВОЙНЫ”. Часть I “ПОРТУПЕЯ”, главы 1-2, а также Главы 3-4, а также Главы 4-5, а также Часть II “ФРОНТ”, главы 1-4, а также Главы 5-7, а также Часть III “БОЙ”, главы 1-2, а также Главы 3-5, а также Часть IV “НАСТУПЛЕНИЕ”, главы 1-4, а также Главы 5-6, а также Часть V “ФОРМА”, главы 1-2, а также Главы 3-4, а также Часть VI “СРАЖЕНИЕ”, главы 1-2, а также Главы 3-5.
Севин отец Кирилл Пулин (первый справа в нижнем ряду) на фронте среди однополчан-офицеров
ФИНАЛЬНАЯ ЧАСТЬ VII. ПОБЕДА
ГЛАВА 1
Было 9 мая 1956 года. Сколько счастливого собралось к этому Дню Победы в войне с немцами! Отец писал, что вот-вот вернется. Очень редко стал приходить дядя Федя. Наверное, из-за этого бабушка и мама сделали комнату общей, отодвинули с центра гардероб-перегородку к стене. Светло и просторно стало. Как и обещал дядя Матрос, товарищ Хрущев на весь мир из Кремля сказал слово про самый поганый на свете культ личности Сталина.
У Севы вечером было выступление на концерте во дворце культуры рядом со стадионом “Пищевик”. Дело в том, что Сева в третьем классе прославился на всю школу артистом, причем ни с кем иным как вместе с Павликом.
Началось все в первой учебной четверти. По внеклассному чтению они читали книги писателя Катаева “Белеет парус одинокий” и “Хуторок в степи”. Там интересно описывались приключения рыбацкого пацана Гаврика и гимназиста Пети. Читали, читали, пока их классная руководительница Краснощекова не задумала, чтобы Сева и Павлик театрально изобразили этих ребят.
Учительница — противоречивый человек. Только в одном по внешности она совпадала с ее характером, своей фамилией Краснощекова — кумачово пылающими щеками. Сева раньше думал, что это у нее какая-то болезнь, кинувшаяся на кожу. Но приглядевшись к Краснощековой, понял, что это родовое. Вся ее родня веками день и ночь работала в деревенском поле на свежем воздухе. Сама же она выучилась на учительницу, но так и не научилась правильно говорить слова. Говорила “видать” вместо “видно”, ”хочут” — вместо “хотят” . Увлекшись объяснением урока, Краснощекова звучно подсмаркивала резкой затяжкой воздуха в ноздри как рыночные торговки или Колька, хотя для того, чтобы унять зуд в носу существуют носовые платки, которые городские женщины вдобавок душат духами.
Мама у Севы тоже учительница из деревни. Но так же как учебники, она хорошо выучила культурные манеры. Одна промашка: когда забудется , частичку “ж” говорит где попало, как у них на Смоленщине: “в жизни ж”, “дай Бог же ж”. Еще, как и Краснощекова, мама все слова произносит на мягкое “г” и получается “хырдероб” вместо “гардероб”, “хыде-то” вместо “где-то”. Но это не страшно, потому что целая республика — Украина тоже не может обойтись без этой привычки.
Почему на роль Пети-гимназиста Краснощекова выбрала Павлика, ясно. Живых гимназистов она никогда не видела. Ей казалось, что гимназист, во-первых, должен держаться павлином, а также плевать на всех, кроме своих родителей и учителей, с высокой колокольни. Таким Павлик и был. Но разве бывший гимназист дядя Саня мог быть такой вороной?
Ну, с правильными-неправильными гимназистами, которых все равно давно отменили, пусть себе забавляется. А почему роль Гаврика Севе? Такого душевного, ловкого пацана гораздо лучше мог бы сыграть, например, Колька. Краснощекова же без разбора назначила Севу в пару Пашке, раз они сидят за одной партой. Да ведь Петя и Гаврик друзья закадычные. А Пашка-то всю жизнь Севу лишь по фамилии называет, будто у него имени нет. Начальничка батю своего, наверное, копирует. Тот откуда-то узнал даже фамилию дворника их дома Хамзи. И сказал дворнику на праздник I мая раз в хорошем настроении: “С праздником тебя, Садыков”. Хамзя чуть не повалился. Если не только по праздникам уважаешь человека, хоть он и метлой машет, каждое утро должен не забывать приветствовать: “Доброго здоровья, Хамзя”.
Сева роли Гаврика сначала обрадовался. Он в книжках с умом все делает. Но Краснощекова искала, искала сцену для театральной постановки и нашла — как они с Петей объелись банкой клубничного варенья! На кой ей эта банка сдалась? Гаврик и Петя под пулями носили патроны революционерам, дядю Матроса Жукова спасали. А ей — банка! То ли ее девчонкой обделяли в деревне вареньем? И вообще, зачем в книжке про это варенье, когда у ее героев столько серьезных дел?
Сева репетировал без охоты, только чтобы Краснощековой потрафить. Она очень переживала и даже пыталась по-режиссерски изображать из себя то Гаврика, то Петю. Но Бог ее талантами обидел. У Катьки дедушкиной, пожалуй, лучше бы выходило. Тут надо же не пустые слова твердить, а актерски сочинить, вообразить: ты и есть Гаврик, ты не в своей тарелке пришел в богатый дом к Пете, как, например, Сева с оглядкой ходил в гости к дяде Петру. Но нельзя же над Краснощековой, как и над любым человеком, смеяться, если он от души переживает. Сева как мог подстраивался к долдонящему свою роль, будто учебник, Пашке.
Накануне их выступления в концерте школьной самодеятельности Пашка важно сообщил, что его бабушка даст им для натуральности полную банку варенья. Сева подумал, что, может, не все дома у Пашки истуканы.
И что же Пашка притаранил? Баночку на пол-литра. А в книге указана — “шестифунтовая”, то есть почти два с половиной литра. Но главное, принес — не с клубничным, не с вареньем, а с киселем, сваренным из крахмала! Вот так начальники! Бабушка Севы свой кисель обязательно варит из вкусной клюквы. А эти экономят на желудках.
На такой реквизит у Севы не нашлось слов. И хорошо, потому что Пашка за кулисами с гордостью выставил свою баночку как пищу богов. Он, оказалось, абсолютно никакого политесу не понимает. Мало того — его бабка пришла на концерт, обвешанная побрякушками вдоль и поперек как мать стиляги, виденного Севой у дяди Петра. И села в первом ряду зрительного зала на самых почетных местах.
Сколько усилий Севе потребовалось, чтобы изобразить Гаврика с таким напарником, как Пашка!
После концерта к ним подплыла бабка Павлика с видом, будто сама выступала, и поздравляла, повторяя: “Ребяты, ребяты”... Ха-ха! Она до привычки обвешиваться финтифлюшками хоть одну книжку прочла?
Слава Богу, больше про банку им не пришлось показывать. Но Краснощековой театр не давал покоя. Она однажды вручила Пашке и Севе по другой книжке Катаева — “Сын полка”:
— Почитайте. Особенно внимательно — встречу Вани с мальчиком-кавалеристом. Пулин будет Ваней Солнцевым, Павел — кавалеристом.
Вот это книжка! Сева как открыл, так и читал, и из-под парты, и дома, как его ни гнали спать, пока она не кончилась. Там рассказывалось, как Ваня Солнцев с отточенным гвоздем (как был штырь у Севы!) скитался по немецким тылам, пока не подружился с нашими лучшими разведчиками. По умению разведывать и смелости он был такой же, как они. Его и приняли-то в солдаты за то, что сумел перехитрить самого бывалого из разведчиков, Биденку. Потом Ване доверили даже стрелять из пушки в немцев.
Но во время встречи с “роскошным” мальчиком — кавалерийским ефрейтором Ваню в солдаты еще не взяли. Кавалерист выхвалялся перед Ваней своей формой, его армейским положением и врал про свои подвиги. Ваня ему спуску не давал, хотя немного завидовал.
Да, сыграть геройского Ваню, наверное, мечта каждого знаменитого артиста. Сева отдал этой роли свои силы без остатка. Ляжет спать и всё о Ване думает. У того ни отца, ни матери, ни бабушки не было. А не ныл, самостоятельно жил и сражался. Вот Ваня был, действительно, совсем один на свете. Зато повезло — на фронте нашел семью, да какую! Друг за друга горой. У Севы дома только папы нет. И сколько из-за одного этого Сева мучился! Когда не знал, что папа не виноват, даже думал: лучше бы папы совсем не было, чем арестант за решеткой как урка...
Да, попал Ваня к своим на фронте и сразу его все полюбили. Почему же в обычной, мирной жизни такой всеобщей любви у взрослых ни между собой, ни к детям нету? Сами родные малышню бьют за что ни попало. Для детской пользы? Взрослым, может, и польза, чтобы спокойно ва диване лежать или читать газету. А ребятам? Только страх. Но с боязнью-то плохо в ответ любишь. Взрослых, правда, тоже в детстве лупили. А если кого нет, то такому маленьких трогать — последняя подлость... Впрочем, возможно, по порке, битью ремнем о любви и людях судить нельзя. Нужна же и строгость на детишек-то, оторви-голов. Нет, скорее, вот в чём дело! На фронте, когда люди сами гибнут и врагов бьют, они друг к другу на всё сердце добрые. А дома никому внезапная смерть не грозит, не надо никого опасаться. Душа у человека и черствеет как старый батон. Значит, для любви и доброты нужно все время чувствовать себя как перед смертельным боем...
Сева за Ваню Солнцева переживал теперь больше чем Краснощекова. От него даже Пашка заразился вдохновением. Правда, и роль ему шла — кавалерист любил выделываться. У Пашки и без артистической фантазии жизненно получалось: “Меня, братец, сам майор Вознесенский на свою фамилию записал...” “Он меня, братец мой, один раз даже вместе с собой в рейд взял...”
Горе только, что Пашкина родня, как он сам признался Севе, не нюхала фронтовых боев. А Пашке, лопуху, в роли кавалериста требовалось всем военным гордиться до зарезу. Одна форма, по-написанному Катаевым, у того чего стоила! “Шинель — длинная, до пят, как юбка; круглая кубанская шапка черного барашка с красным верхом; погоны с маленькими стременами, перекрещенными двумя клинками; шпоры и, как венец всего этого воинского великолепия, ярко-алый башлык, небрежно закинутый за спину”. И дальше у писателя: “Лихо откинув чубатую голову, мальчик чистил небольшую казацкую шашку, почти до самой рукоятки втыкая клинок в мягкую лесную землю”.
Бесподобнейшие вещи!
Во что же придумала Пашку нарядить его кисельная бабушка? В бабий огуречный плащ — шинельного цвета, по их мнению. Красный женский платок — это башлык, “венец воинского великолепия”. За погоны пришили зелененькие мягкие заплатки. Красной краской намалевали на них ефрейторские лычки. Лохматая пегая ушанка у них стала кубанкой! Только что не пахла она бездомным псом. О, ужас! Вместо клинка, кавалерийской шашки, Павлик со своей бабкой оборудовали зонтик. И какой! С ручкой — гусиной лапой... Обклеили в нем спицы черной бумагой — то шашка в ножнах. А гусиную ногу надо все время прятать в ладони, чтобы зрители не догадались о зонтике. А если Пашка о том на минуту забудет и лапа высунется?
Никто не говорит, что для экипировки Пашки в кавалеристы надо закупить армейские склады. Но прояви всевозможную смекалку! Попроси вместо бабьего балахона у своего же отца старый кителъ, хотя он и с откидным воротником. Вырежь из золотой бумаги с шоколадки знаки различия. И неужели так трудно из простой палки выстругать шашку и раскрасить ее похоже на клинок?
Севе одеться Ваней легко: старые штаны и рубаха. Он на сцену, как в книжке, прямо босиком выходил. Так и играли — два чучела. Только одно — по роли настоящее, а второе точно — гороховое, зеленое. Лишь на задорном разговоре, на их с Пашкой выразительности сцена держалась, радуя зрителей, считал Сева.
Еще, правда, Краснощекова заверяла, зрители говорили, хорошо у них все-таки выходит, потому как Сева очень похож на Ваню Солнцева. Это, конечно, вранье, Краснощекова просто воодушевляла. В книжке как? “Простоволосый мальчик как нельзя больше походил на пастушонка, каким его изображали в старых букварях. Даже лицо его — темное, сухощавое, с красивым прямым носиком и большими глазами под шапкой волос, напоминавших соломенную крышу старенькой избушки, — было точь-в-точь, как у деревенского пастушка”.
Пастушок? Да Сева в деревне к стаду боялся подойти. И при чем тут “старые буквари”? Старые — значит неправильные, вот ребята теперь по новым и учатся. Ну, а “шапка волос” (как крыша дома!)? Никогда в жизни у Севы ее не было, всегда его стригут под лысого. Правда, и Ваню Солнцева потом подстригли — “по-артиллерийски”, с челочкой, он тогда из разведчиков перешел в артиллеристы. А “по-кавалерийски” — это с чубчиком, как в книжке написано. Почему же кавалерист дядя Петр устав нарушает с Димкой? Сына стрижет под “полечку”. Вот что значит вышел полковник в отставку —воткнулся в пианино и наяривает “польку”, да еще “бабочку”.
Книжка всё объяснила. Как Севу, под “ноль-ноль”, чтоб — “шаром покати”, оказывается, пехотинцев положено стричь. Не зря, получается, Сева с такой прической и командовал “Маневром”...
Почти на каждом школьном вечере Сева и Павлик выступали со сценкой из “Сына полка”, и по другим школам ездили, войдя уже в полное актерское мастерство. Как школьный зритель принимал! Что ж, любой мальчишка, хоть и без войны, а сыном полка стал бы с великим удовольствием.
Тощий директор Севиной школы тоже любил смотреть их сцену. Он, оказывается, на самом деле машинистом в войну был. Санитарные эшелоны водил под бомбежкой. Раненых с передовой в вагонах полным-полно. От боли, как Колькин батька, они кричат и даже умирают. От одного машиниста зависит, чтоб состав уцелел. По паровозу, вагонам бомбы бьют, а он только и молит: по рельсам бы не попали впереди...
Грамоту в награду за то, что Сева второй класс закончил на “четыре” и “пять”, ему сам директор вместе с другими отличниками и хорошистами вручил в школьном актовом зале. После этого утренника директор сошел из президиума на сцене, догнал уходившего с ребятами Севу в коридоре. Обнял его за плечи, наклонился и тихо спрашивает:
— Отец пишет?
Сева прижал грамоту к груди, растерялся.
— Он бы за тебя порадовался, — директор говорит, — пострадал твой отец.
Так, значит, знал об отце директор в случае со штырем! И благородно наврал Павликовой бабушке...
(Окончание на следующей стр.)
|
|
| |
|
