В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. Часть V “ФОРМА”, главы 1-2.
Послано: Admin 06 Июл, 2008 г. - 13:54
Литстраница
|
Начало см. В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. ОТ АВТОРА. Пролог “ПОСЛЕ ВОЙНЫ”. Часть I “ПОРТУПЕЯ”, главы 1-2, а также Главы 3-4, а также Главы 4-5, а также Часть II “ФРОНТ”, главы 1-4, а также Главы 5-7, а также Часть III “БОЙ”, главы 1-2, а также Главы 3-5, а также Часть IV “НАСТУПЛЕНИЕ”, главы 1-4, а также Главы 5-6.
Дядя Петр Пулин, муж тети Веры, средний сын Севиной бабушки
+ + +
ЧАСТЬ V. ФОРМА
Письмо бабушки Севы Софьи Афанасьевны его отцу, своему младшему сыну в лагерь:
“15 декабря 1954 года.
Добрый день, Кирилл Сергеевич.
Вчера получила твое письмо, очень обрадовалась. Первый Сева схватил письмо и говорит, читай вслух, я знаю, чье письмо, это письмо папа Кирюша прислал. Я, конечно, не стала читать вслух, потому что за перегородкой сидит другой папа — Федя и мама, которые запрещают напоминать о тебе. Сева говорит, что он помнит тебя, как вы с ним ели картошку с горчицей.
Сева ходит в школу, учится хорошо. Один раз учительница дала ему записку отнести матери, что он плохо себя вел в школе за уроком. Сева записку дорогой порвал и не сказал матери ничего, и за это ему была баня, мать отпорола его ремнем.
Маруся, Мария Ивановна, с тобой развелась, она учится заочно в институте и работает в школе. Здоровье у нее неважное, кашляет. Большое внимание уделяет своему Феде, а Севе второстепенно, после него.
Петю демобилизовали, он теперь штатский человек, получает пенсию приличную, но скучно без работы, ищет себе работу подходящую. Живет хорошо, воспитывает своего сына. Но ты больше о нем не пиши и не спрашивай. Вы с ним никогда не дружили, всегда была взгляды разные на жизнь. Я написала — забыла, что он запрещает мне писать о нем. Он такой службист, не пожалеет свою жизнь отдать за родину.
Все твои тетки живы и благоденствуют. Недавно тетя Капа сломала себе руку, у себя на дворе упала на камни. Сейчас рука в гипсе, я ухаживала за ней три недели, готовила ей обед, ходила в магазин за продуктами. Она невыносимый человек, очень скупая, алчная, придирчивая, ни минуты не молчит, кого-нибудь ругает. Я убежала от нее без оглядки. Тетя Зоя и Семен Григорьевич копят деньги, он также каждый день выпивает, но очень аккуратно. Тете Зое осталось до пенсии один год, вот она и тянется работать. Мы с сестрами все стали старые, больные, все болеем подагрой, еле-еле ходим. Зоя и Капа так же, как я, полные, грузные. Нужно похудеть, да не худеется. Обмен веществ неправильный. Скоро все пойдем на тот свет. Одна за другой наши жизни закончатся.
Приехал в командировку Саня и дал для тебя сто рублей, я на них куплю тебе продуктов. Дочка Санина учится в институте на 3-м курсе. Жена Лиза работает инженером, живут хорошо.
На днях буду собирать тебе посылку, но вот горе — что ты написал, что прислать, не пойму, все зачеркнуто. Пойду покупать тебе пенснэ и пришлю в посылке. Насчет того, что ты не видишь читать книги, это не удивительно. Я сорок лет уже ношу очки и Петя давно читает, работает в очках, теперь пришло время и тебе. Постараюсь поискать пенснэ.
Ну, кажется, все сплетни передала тебе; скорее, это не сплетни, а просто новости жизни.
Будь здоров. Желаю тебе успеха. Целую. Мама.”
+ + +
ГЛАВА 1
Когда Сева пошел во второй класс, придумали, чтобы школьники носили особенную форму. Для девчонок продавали коричневые платьица с черным фартуком и с белым для праздников. А ребятам — длинные брюки и гимнастерки с желто-блестящими металлическими пуговицами. Младшеклассникам гимнастерки сделали с отложным воротником, старшим — со стоячим, с двумя карманами, точь-в-точь как у военных. Еще дали фуражку и ремень с бляхой. Фуражка тоже была как настоящая, с круглой пружинной железкой внутри для натяжки ее верха, с желтым гербом: буква “ш” с веточками. Но ремень был какой-то химический, с оборотной стороны как из картона.
Получилось, что девчонки с мала до велика стали одинаковые, а ребят этими воротничками и карманами поделили на больших и малышню. К тому же, мальчишечью форму шили из двух разных материалов: гладкого светло-серого шерстяного и мохнатого грязно-синего хлопчатобумажного – х/б, хэбэ, и, судя по катышкам на нем, наверное, попросту бумажного. Сева решил, что и материя подобрана с умыслом, ведь у офицеров гимнастерки плотные шерстяные, а у солдат — из хэбэ. Правильно — офицерские звездочки, богатую гимнастерку заслужи хорошими знаниями. Вот Заяц и носил хэбэ, да еще и наперекосяк, как любил обряжаться и его батя.
По ловкости в одежде можно судить о характере человека. Правда, по штатской — не совсем. Что, например, от любого зависит при носке свитера? Но уж в ухватке носить мундирную форму, которую надевают и в пир, и в мир, и в добрые люди, а главное, в бой, пусть для тебя она и школьная, — извини, подвинься, зависит от человека многое. Сева сразу приметил, что длинноватую гимнастерку полезно складкой прятать под ремень, тогда ею легко обтягиваться по бедрам. Но брюки, одинаково широкие в поясе и внизу, могла искусно обузить только бабушка.
Всю первую четверть, мучаясь в толстозадых штанинах, Сева приставал с ушивкой к бабушке. А помогло то, что им надо было идти к полковнику дяде Петру на праздник в честь его военной отставки. Там же весь Генеральный штаб будет в мундирах с золотыми погонами! Бабушку эта мысль, что долбил ей Сева, задела за живое. За один вечер она обузила Севе брюки на славу.
Они поехали к дяде Петру с “Динамо” на метро и вышли на станции “Кировская” на здешние Чистые пруды, как и переименуют потом эту станцию. Точнее, пруд был на бульваре один, и не такой чистый как вода в аквариуме. Но в старину он являлся вообще помойкой, куда жившие здесь мясники кидали разную требуху. Дом дяди Петра стоял на Телеграфном переулке, какой потом станет, как и при царях, Архангельским, первом направо, когда идешь от метро по бульвару. К этому старомосковскому высоченному дому надо было шагать Телеграфным мимо двора с церковью, на которую раньше Сева не обращал вимания.
На этот раз Сева придержал бабушку за руку. Оранжевый храм со странным куполом — вроде винного штопора, увитого листьями, — наверное, такого же роста, как дом дяди Петра, казался его гораздо выше, выныривая из крыш. Церковь была какая-то несерьезная: с пузатым железным балконом над входом, с вычурными виньетками.
— Ее для самого богатого друга царя Петра — Меншикова заморский мастер строил, — объяснила бабушка, — так и называется: Меншикова башня, — а по-православному, по-народному — церковь Михаила Архангела.
Сева подумал, что у его тульского прадедушки, который монастыри строил, храм вышел бы лучше. И зачем русской стране иноземцы, с которыми всю жизнь приходятся воевать? Мы же своим Отечеством гордимся! Вот и форму, похожую на старинную гимназическую, ребятам ввели. И такие же гимнастерки, как у старшеклассников, как у советских военных, русские носили еще в старую войну с германцами-немцами. Сева видел такую, только с косым воротом, на молодом дяде Сане на фото, когда он приезжал на побывку с фронта в 1916 году.
В гостях у дяди Петра Сева всегда чувствовал себя настороженно как на экскурсии. Это начиналось в огромном подъезде его дома, выложенным по полу потертыми, но промытыми плитками с рисунком синих лепестков, в застекленном лифте с россыпью кнопочек на блестящей пластине, мягко взлетающим на этажи; в его квартире из двух комнат и отдельной кухни. Как ни старался Сева представлять, что дядя Петр просто сын его бабушки, причем средний, в этих покоях он невольно вспоминал ядовитое выражение “бедный родственник”.
Вот и сейчас, снимая короткое в рукавах свое пальто в прихожей, он сразу заметил дяди Петиного Диму, тоже второклассника, стриженного под “полечку”, зачесанного на пробор, в атласном голубом банте на сорочке под полосатой жилеткой. А Сева был острижен “под ноль”, “под Котовского” и ничего нарядного не мог одеть в гости кроме школьной формы. И как смешны его переживания за эту форму, которую Димка, наверное, не складывая, бросал куда-нибудь дома после уроков. А, главное, в мундирах среди гостей не было никого, и дядя Петр был в костюме, правда, держал плечи стеной как при орденах.
У Димки, как и у Павлика, отец начальник, да еще фронтовой офицер, и живет он в самом центре Москвы, а Димка простой, беззаботный мальчуган. И ведь специальный музыкант учил его музыке на их собственном пианино с длинным рядом золотых медалей на обороте откидной крышки над клавишами. К тому же, на передних Димкиных зубах сидела золотая проволока, чтобы они, торчком от рождения, стали ровными. Но он не задавался, разрешал играть во все свои игрушки и трогать шикарную зубную штуковину. На бант, привешенный его мамой к нему на шею, Димке было начхать, ровно как и на вид раскидистой хрустальной люстры у них на потолке, сияющие подвески которой позванивали даже от слабого ветерка.
Димка расставил солдатиков на полу в спальне и предложил Севе побыть командиром. Начав играть, они водили батальоны в атаку и придумали железными шариками от детского биллиарда: блестящими как взрывы, — сбивать наступающие ряды. Эти снаряды, подпрыгивая, прицельно летели, как у умелых артиллеристов, по всему полю боя до стен.
Сева, по очереди, полез собирать боеприпасы под кровать. В дальнем углу он нащупал узкий длинный предмет. Вытащил его на свет. То была самая настоящая, боевая, в поцарапанных ножнах кавалерийская шашка с мощной витой ручкой! Железная отполированная полоса, похожая на широкое “П”, плавно соединяла головку рукоятки с началом лезвия. Как потом ему рассказал дед Сеня -- это гарда эфеса, чтобы побереглись пальцы от вражеского удара...
— Дядя Петр кем воевал? — спросил Сева, благоговейно обнажая тусклый клинок.
— А-а-а, — сказал Димка, глянув мельком, — в кавалеристах.
— А что они делали против немецких танков? -- сказал Сева, всегда думая о танках, на которых воевал его отец.
— А при чем танки? По-разному делали. На конях по тылам в рейды ходили. Крошили ночью по гарнизонам фрицев прямо в подштанниках.
— Папа не заругается, что я взял? — Сева не осмеливался вытащить всю шашку из ножен.
— Нет. Ну давай дальше-то играть. Да брось ты ее под кровать.
— Димка, а если все-таки танки, пушки против? Что же наши кавалеристы?
— А что? Отец говорит: танки дУром пройдут и уйдут. А на батареях орудийную прислугу рубали к чертовой матери... Что ты к шашке прилип? Кидай шарики.
Их позвали праздновать к столу. Сева задвинул шашку в ножны, аккуратно стер с них рукавом пыль. Посмотрев Димке вслед, приподнял шитое роскошными видами птиц покрывало, одеяло на кровати и сунул под них оружие, чтобы потом его еще достать поближе и как следует рассмотреть.
(Окончание на следующей стр.)
|
|
| |
|
