В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. Часть IV “НАСТУПЛЕНИЕ”, главы 5-6.
Послано: Admin 20 Июн, 2008 г. - 13:38
Литстраница
|
Начало см. В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. ОТ АВТОРА. Пролог “ПОСЛЕ ВОЙНЫ”. Часть I “ПОРТУПЕЯ”, главы 1-2, а также Главы 3-4, а также Главы 4-5, а также Часть II “ФРОНТ”, главы 1-4, а также Главы 5-7, а также Часть III “БОЙ”, главы 1-2, а также Главы 3-5, а также Часть IV “НАСТУПЛЕНИЕ”, главы 1-4.
Фотография из шкатулки Севиной бабушки с рукописной надписью: “Господи, просвети Россiю!! 1/III/1917”, -- время вынужденного отречения от Престола Царя-Мученика Николая II
ГЛАВА 5
Кончились праздники, опять началась школа. Сколько о ней Сева мечтал в детском саду! Школа на Писцовой, куда Севу записали, была №56 Северной железной дороги, начинавшейся Савеловским вокзалом. И надо же! Сева болел на его самое первое 1 сентября. И, спустя неделю, на первый его урок с бабушкой, которая медленно ходит, они опоздали.
Сначала зашли в кабинет к директору. Худой невысокий директор был в плечистом, наглухо застегнутом черном костюме, лицо будто высохло от жара паровозной топки. Бабушка спрашивала, куда дальше идти, а директор строго смотрел на букет в Севиной руке, не занятой новым портфелем. Сева сначала решил, что он хочет, чтобы ему подарили цветы... И вдруг подумал: директор все знает про его папу! Ведь папа работал в Савеловском депо... Но их с бабушкой все-таки направили к первому классу’Г’.
Бабушка, открыв дверь, что-то сказала в класс и, оставшись в коридоре, подтолкнула Севу к доске перед молчащими ребятами за партами. Ученики запросто сидели в уже обжитом классе, увешанным картами и таблицами, с важностью, ядовито разглядывая Севу. Он лихорадочно подумал: чего они вылупились? И с ужасом почувствовал, что свитер и рубашка у него на животе вылезли из брюк. Наверное, майка видна...
Спасла его учительница, краснощекая так, будто была помощницей директора на паровозе под северными ветрами. Она ласково взяла у Севы букет, положила к себе на стол, а ему указала свободное место на последней парте. Вот задача — рядом с Севой оказался Павлик из кирпичного дома, где жил мушкетер Серж. Вот счастье — на парте впереди был Колька Заяц из Севиного двора. Тот сразу повернулся и ухмыльнулся как друг.
От души отлегло, хотя девчонки не переставали хихикать, оборачиваясь на Севу. Сколько их было в классе... У соседки Зайца на голове стрекозино торчали два огромных банта. Лопоухий Заяц чинно сидел с ней бок о бок как брат с сестрой. Потом мысли Севы ушли на Павлика. Нахмуренный Павлик сидел словно памятник, точно сложив руки на парте — пальцы к пальцам.
Павлик всегда выходил на улицу со своей бабушкой как привязанный. С детьми не играл, видно было, что ему не терпится уйти домой, будто там ждали его райские наслаждения. Очень может быть, что так и было. Их семья, еще из папы и мамы, одна жила в квартире из трех комнат с четырьмя окнами. Его папа мог подарить Павлику все, что тот захочет. Его папа, в военном кителе, только с отложным воротничком и без погон, был большой начальник. Его возил на длинном ЗИСе специальный, никогда не вылезавший из машины шофер. Иногда, почтительно нагибаясь за своим сиденьем, шофер открывал заднюю дверцу и для одной гордо пришагавшей Павликовой мамы, увозя ее за покупками в магазины центра. Летом они вчетвером, чувствуя взгляды всей улицы, сдержанные и малоразговорчивые, садились в мягкий ЗИС и катили на дачу.
+
Учиться Севе в школе было довольно просто, ведь он с мамой и бабушкой освоил еще дома читать и считать до двадцати. Увлекательно было на уроках чтения. Не потому лишь, что он читал вслух лучше всех в классе, кроме Павлика. А интересовали новые рассказы и истории из “Букваря”, который, правда, Сева прочел до корки про себя еще в первом полугодии, томясь на уроках арифметики. Все равно занятно было обсуждать книжные случаи и учить стихи наизусть. Раньше он дома декламировал гостям только любимое бабушкино стихотворение:
Птичка Божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда;
В долгу ночь на ветке дремлет;
Солнце красное взойдет:
Птичка гласу Бога внемлет,
Встрепенется и поет...
В школе выяснилось, что сочинил это поэт Пушкин, а не бабушка, так же как и сказки про Царя Салтана, Золотого Петушка, мертвую царевну и семь богатырей, какие она постоянно рассказывала Севе. Маленькому Севе говорили, что сказки народные, то есть, понимал Сева, сочиняли их разные люди со старины, каждый прибавляя от себя что-то новое, вот как он в своих рассказах в детском саду. А уж стихи, считал Сева, и подавно — народные, потому что в одиночку голову сломаешь, подбирать складные рифмы. Выяснилось также, что сочинять от начала и до конца от себя умеют поэты и писатели, которые рождаются раз в сто лет, но уцелели некоторые и сейчас.
Мучило чистописание. И кому оно нужно, если книжки продают напечатанными станками! Еще нудными были уроки, что задают на дом. Зачем? В школе и так обо всем рассказывают понятно. Знать бы об этой волоките в детском саду...
Вскоре Сева приблизительно понял, какой личностью был Павлик, первый ученик класса и по чистописанию. На уроках труда в школьной мастерской Севу больше всего привлекало электрическое точило. Он давно любовался бутырскими точильщиками. Внешне они похожи на старьевщиков и как бы соревнуются с ними манерами. Точильщики бесцеремонно будили двор спозаранку, скинув с плеча свой станок на широкой педали, от которой тянулись вверх ремни к шершавым дискам:
— Ножи, ножницы то-о-о-о-чим!
На них не обижались — острый нож позарез хозяйке.
Точильщик лихо взглядывал на горку тусклых ножей, положенных у его ног. Подхватывал и подбрасывал на ладони первый. Нога сливалась с педалью — диски пускались в ровный пляс. Точильщик мановением руки нежно ловил лезвием ножа вертящийся круг. Вспыхивал сноп густых искр как бенгальские огни. Точильщик вел нож будто играя на скрипке. Острие загоралось свежим железом.
От большого диска точильщик склонялся к маленькому и доводил ножик тончайшей шлифовкой. Сверкало всё лезвие. Звонко пел точильщик ножами. Вкладывал их кинжалами в ножны длинной щели в доске меж кругами...
Школьное точило — гораздо быстрее педального — крутилось от моторчика. Но первоклассникам в мастерской работать на нем не разрешалось, они могли на своих уроках труда только выпиливать лобзиком. Сева глаз не мог оторвать, когда учитель точил что-нибудь, пусть и не с той красотой, что мастера, обитавшие на Бутырском рынке.
Однажды Севу послали из класса в мастерскую, позвать учителя труда. Там было безлюдно. Сева благоговейно подошел к точилу. От черной и красной кнопок на железном кожухе зависела моторная жизнь. Сева заметил под ногами на полу обломок штыря подлиннее ладони. Он поднял его и зачарованно нажал на черную кнопку. Вздрогнул и понесся диск.
Сева тронул его полёт торчком штыря. Чиркнули искры, штырь отскочил. Сева миллиметр за миллиметром приближал штырь к вихревому диску. Коснулся —снова ударило — выбило штырь из пальцев... Какое же умение у точильщиков в руках с грязными ногтями!
Сева, учась на ходу, уже плашмя, с нажимом прижал штырь к точилу... Тогда диск не отталкивал. Яро заблестел бок железки. Сева приловчился и, поворачивая штырь, сделал его вокруг сверкающим. Потом сточил до острия его кончик. Завернул горячий штырь в носовой платок, чтобы не наколоться, и сунул в карман брюк. Уверенно ткнул пальцем красную стоп-кнопку. Пожужжав, смирилось и замерло точило.
Вернувшись в класс, Сева вытащил из кармана сверточек со штырем и положил в парту. Сидевший рядом неподвижно Павлик, как всегда почти не мигая, смотрел в рот рассказывающей учительнице. У Севы зачесались руки, он достал сверток со штырем, развернул под партой платок. Взял остывший штырь как нож и кольнул им в попу Павлика. Павлик не шевельнулся. Он только слегка повернул голову и опустил на сиденье парты глаза. Внимательно посмотрел на блестящий штырь в Севиной руке.
+
На следующий день Севу прямо с урока вызвали к директору. В его кабинете так же, как умел Павлик, неподвижно сидела Павликова бабушка. Директор посмотрел на Севу с кащеевым выражением своего бледного лица, провел рукой по волосам, встал, с грохотом отодвигая кресло, и подошел к нему. Он вцепился Севе в плечо, как когда-то продавец украденных груш ему в ухо на рынке:
— Сейчас же отдай нож!
— Это был не нож, а штырь. Он у меня дома, — сказал, глядя в пол, Сева.
— Ладно, с отцом поговорим, — сказал, поворачиваясь к Павликовой бабушке, директор.
Значит, директор ничего не знал про Севиного папу... Поняв это, Сева поднял глаза и улыбнулся.
Бабушка Павлика вдруг милостиво изрекла:
— Можешь с Павликом дружить, но не забывайся.
Сева пришел в класс, сел за свою парту и, чтобы не раздражаться видом Павлика — не пацана, потому что он его заложил, уставился в крышку парты.
В конце урока учительница поручила Павлику собрать у ребят тетради на проверку. Передавая свою, Сева взглянул на него. Белолицый Павлик по-прежнему рассеянно смотрел на Севу как на пустое место. Этот краснознаменный примерностью, что ли, Павлик полностью оправдывал свое знаменитое имя, наверное, взятое от пионера-героя Павлика Морозова, заложившего в честь светлых идей коммунизма своего отца-кулака.
(Окончание на следующей стр.)
|
|
| |
|
