В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. Часть IV “НАСТУПЛЕНИЕ”, главы 1-4.
Послано: Admin 09 Июн, 2008 г. - 14:12
Литстраница
|
Начало см. В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. ОТ АВТОРА. Пролог “ПОСЛЕ ВОЙНЫ”. Часть I “ПОРТУПЕЯ”, главы 1-2, а также Главы 3-4, а также Главы 4-5, а также Часть II “ФРОНТ”, главы 1-4, а также Главы 5-7, а также Часть III “БОЙ”, главы 1-2, а также Главы 3-5.
1950-е годы, Севина бабушка Софья Афанасьевна Пулина (первая справа) со своей сестрой Зоей Афанасьевной и ее мужем дедом Сеней
ЧАСТЬ IV. НАСТУПЛЕНИЕ
Письмо бабушки Севы Софьи Афанасьевны его отцу, своему младшему сыну в лагерь:
“30 апреля 1954 года.
Здравствуй, Кирилл Сергеевич
Твое письмо от марта получила и, по-видимому, я тебя своим письмом огорчила, что написала о воспитании себя. Да, каждый человек должен себя воспитывать, каждый день продумывать, правильно или неправильно поступил, правильно ли сказал что-либо. Скажу про себя: поем мясо, все суставы болят, наемся много на ночь — не сплю. Вот, значит, нужно воспитать себя, что можно есть, что нельзя.
Скажу насчет Севы. На весенних каникулах меня замучил до белой горячки. С улицы приходил с мокрыми ногами, прыгал в сугроб с сарая. Я отказалась смотреть за ним, сама заболела. Стали запирать его на замок. Он тут наделал дел, разбил бутылку, осколком разрезал наволочку, палец разрезал. Такой проказник, просто ужас.
Дрессировка нужна. Иначе с ним сладу нет. Изредка отстегать ремнем тоже полезно, чтобы слушался родителей. Детей воспитывать очень трудно. Родители отдают ребенку всю свою жизнь, так же здоровье, а каким он выйдет человеком, неизвестно. Мать не виновата, каждая мать старается сделать для своего сына хорошо, чтобы был грамотный труженик, а если выходит он плохим, то, значит, виновата среда, в которой он находился. Общество много значит для каждого человека и ребенка.
Я своих сыновей учила и была довольна, радовалась. А вот ты неудачник, сбился с дороги. Не знаю, как ты попал туда. Меня это очень огорчает. На эти слова мне ты не отвечай, лишние слова тебе принесут вред. Вообще, все споры, доказательства бесполезны как для меня, так и для тебя. Ты мне не написал, как обстоит дело с ответом из Москвы. А, может, ты и написал, много было зачеркнуто, в трех местах по три строчки.
Твои бесплатные квартиранты живут, благоденствуют. Правда, сейчас Маруся легла в больницу, у нее несложная хирургическая операция по женской части.
К Первому мая я убрала свой палисадник песком, посадила новые кусты сирени, сделала там столик. А Севе все не сидится, куда-то бежит за мальчишками.
Погода — солнце, распускается зелень. Весной почему-то на душе радушней. Завтра пойду смотреть на демонстрацию, на молодежь -- веселые.
Ну, хватит писать. Будь здоров. Ты несешь свою судьбу терпеливо. Желаю тебе здоровья. Мама.
Ты пишешь, что все тебя забыли. Нет, все помнят. Говорят: такой умный, но близорукий, не дальнозоркий человек.”
+ + +
ГЛАВА I
Главный праздник, конечно, Новый год. При нем люди на целый год взрослеют, радуются этому до того, что отодвигают мебель и ставят на самое почетное место в доме елку, украшая ее самыми красивыми игрушками.
А второй по старшинству праздник в Советском Союзе — 1 мая. Рабочий народ всего мира отмечает свою дружбу. Он и выбран на день разгара весны, чтобы любые невзгоды могло победить счастливое ожидание лета.
Мама была в больнице, 1 мая Сева собирался с бабушкой впервые смотреть демонстрацию. Как только проснулся, он увидел в окно красный флаг на углу дома через двор. Вытерпевшее инеи и снега обличье дома сияло свежевымытыми к празднику стеклами, пятнисто светлело высыхающими бревнами. Нежная алость флага реяла как на носу корабля, выплывшего изо льдов на приволье чистой воды.
Бабушка в белом, крахмальном до синевы фартуке, голые руки по локти в муке, сновала между комнатой и кухней.
Сева с трудом застегнул плохо гнущийся воротник новой рубашки, которые он любил носить застегнутыми на все пуговицы. Оттер пятнышко пыли, приставшее к обшлагу брюк. Он был уже первоклассником, и надо стараться самому следить за своим внешним видом.
Выглянул на кухню. Покрасневшая тетя Зина Ермолычева с тряпкой наперевес действовала в метельном пару над пылающей во все конфорки плитой, уставленной кастрюлями. Увлекательно пахло замысловатыми кушаниями. У входной двери рядом с рукомойником готовился бриться раздетый по пояс дядя Матрос.
На его спине рваный, сморщенный шрам от осколка вдавливал тело под лопатку. Дядя Матрос зацепил матросской бляхой жестяной лист, прибитый между умывальником и раковиной, и натянув ремень, мохнатый изнутри, протяжными взмахами точил о него, правил лезвие сверкающей даже в чаду кухни бритвы. Сева подошел поближе.
Дядя Матрос оглянулся, симпатично посмотрел на Севу и вдруг протянул ему эту бритву:
— Подержи, я намылюсь. Не порежься.
Дядя Матрос подхватил помазком с держалкой из разноцветного перламутра пушистую мыльную пену из железного стаканчика и начал красить щеки. Сева сжал молочно-переливающуюся костяную ручку бритвы с двумя серебристыми заклепочками. Они ограничивали сквозную выемку, куда вкладывалось прямоугольное, с шейкой, рубчатой по толщине, лезвие.
Это была такая же великолепная вещь, как баян! SOLINGEN – слово, подчеркнутое полосой, значилось как золотом на полумесячно-изогнутой, обтекаемой ручке. Лезвие, на темной выделке прямоугольника которого в центре было такое же слово, прохладно высвечивало в вязи рисунков. В двойных овалах по бокам прямоугольника со словом горели якоря — каждый под перекрещенными шпагами. Хоровод листьев вился вокруг. 17, 5/8 EDACO — увидел надпись Сева на брусчатой шейке лезвия, а на другой стороне опять: SOLINGEN и — Made in Germany.
Это была опасная бритва, а у дяди Капитана — безопасная, на коротенькой ножке, с пластинками, зажимающими вставляющееся маленькое лезвие. Да, во многом, замечал Сева, не настоящим был дядя Капитан. Ну разве мог бы любящему диетическое Капитану подчиняться на войне такой человек, как дядя Матрос?
Отдав бритву дяде Матросу, Сева еще полюбовался на ее коричнево-глянцевый футляр, тоже золотисто украшенный разными иностранными словами и знаками.
В конце бритья дядя Матрос из-за праздника не пожалел полпузырька одеколона, которым облился, крякая.
+ + +
ГЛАВА 2
Сева шел с бабушкой по греющимся под солнцем улицам с запахом вскрывшихся тополиных почек к Савеловскому вокзалу. Торжественность царила над Бутырками — молчали заводы, робко звякали редкие трамваи, только над рынком оравы воробьев беззастенчйво бросались в пустые ряды.
Ближе к кинотеатру “Салют” Сева жадно уловил отголоски гула, который рождает лишь большое собрание дружных людей. Не того, какой нервно плывет по “Динамо” перед матчем, не такого, что уныло висит на вокзалах. Лавина звуков у Савеловского сплоченно текла песенными напевами, бодрыми выкриками, переборами гармошек, духовой трубностью.
Сева с бабушкой остановились на взгорье у “Салюта”. Под ними полноводно разлились кумачовые волны со впадинами из транспарантов, шаров, ослепительной оркестровой меди, оживленных человеческих лиц. Пойменная ширь отсюда взмывала упругим потоком на мост и лилась к станции метро “Новослободская” (и -- Бутырской тюрьме!), плеща об изножье каменных махин-домов с фигурными балкончиками и орнаментами на фронтонах.
Так вот они какие — полноводные городские реки с лепными берегами его, Севиной, Москвы!
После возвращения из деревни Севе бывало тягостно чувствовать себя в приземистых бутырских дебрях. Он словно вдыхал чуланную затхлость, струящуюся из-под обшивки домов, ощущал жухлость деревьев в автомобильных выхлопах. Он завидовал Кате, неразлучной на Смоленщине с просторами зелени и голубизны.
Редкий среди лесов и луговых рек, вспыхнувший сейчас перед ним пурпур озарил победоносность чертогов города. Не хуже природы горожане придумали и срукотворили утесы кварталов, уют хитроумных заводов, так же как поля и лес раздольные размерами и долговечнстью. На что еще городские способны!
Деревенцам их лесная и полевая земля досталась в подарок. Ее красота и удобство сами заботились о себе. В городе же нужно обо всем одинаково хлопотать: и о надежности водопровода, и о том, например, чтобы трехцветно мигали светофоры перекрестков, а часы на всех видных местах безостановочно вели стрелками. Деревенец на своей земле, со своим хозяйством может без посторонней помощи прожить. В городе же главное — дружба! Потому здесь жили в тесноте, да без обид. Потому что собравшись вместе, людям легче идти вперед.
Город ликовал. Стаи растерявшихся голубей устало садились на первые попавшиеся крыши.
Рядом с демонстрацией на лотках с белоснежнымя скатертями торговали бутербродами, лимонадом и сластями. Клубы воздушных шаров рвались с веревочек у продавцов. Но Сева разыскивал торговцев более удивительными самодельными игрушками. Под ватниками у них пузырились сегодня свежие рубахи, брюки с отглаженными стрелками спускались в начищенные сапоги гармошкой. Их жены щеголяли на головах чистыми платками в горошек, плюшевые жакеты переливались на солнце как лезвие бритвы SOLINGEN. В богатствах этих игрушечников Сева выбрал упруго набитый опилками серебряно-красный мячик с глазкам и глиняную обезьянку с руками-ногами из пружинок. Оба существа умели прыгать на длинных резинках.
Когда Сева с бабушкой вернулись домой, так устали, что, отведав только салата, выложенного морковными ромбами и заостренного пальмой из петрушки, улеглись по кроватям и заснули как убитые.
+ + +
ГЛАВА 3
Севу разбудили вечером посудные и ботиночные звуки начавшегося гулянья у Ермолычевых. Бабушка тоже накрыла свой стол в закутке. К бабушке нечасто приходили гости. А когда бывали на часок, пили только чай. Сегодня бабушка вытащила для пира старинную посуду: тарелки с почти стершимися золотыми ободами, на картинках донышек которых девушки в потускневших сарафанах серпами жали рожь и убирали снопы; разные изящные столовые вещицы: лукошко-солонку, перечницу -- рыбу, стоящую на хвосте, розовые фужеры, похожие на лампаду под бабушкиной иконой.
Она накрыла на троих, водрузив перед каждым стулом на тарелках пучками льняные салфетки, на кофейном фоне которых проступали светлые цветы.
Третий прибор для твоего папы, Сева, — сказала бабушка, — будто бы он с нами празднует.
Она, перекрестившись, налила “папе” лимонад “ситро” и положила “ему” рыбы в лимонном желе.
— Во здравие, сынок, — сказала бабушка, то ли по забывчивости внуку Севе, то ли “папе”, мелодично чокнувшись со “всеми” фужером, держа его только за тонкую ножку.
У Ермолычевых натужно галдели и несколько раз принимались запеть. Почему-то молчал баян дяди Матроса. Давно дядя Матрос не играл, с тех пор, пожалуй, как вернувшись с моря, ходил на вечеринки. А потом ему было некогда — не успевал с завода за баяном домой, сворачивая из проходной в шалман.
(Окончание на следующей стр.)
|
|
| |
|
