В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. Часть III “БОЙ”, главы 1-2.
Послано: Admin 07 Мая, 2008 г. - 20:12
Литстраница
|
Начало см. В.Черкасов-Георгиевский “ЗИМНИЕ РАМЫ”: Повесть о сталинском детстве. ОТ АВТОРА. Пролог “ПОСЛЕ ВОЙНЫ”. Часть I “ПОРТУПЕЯ”, главы 1-2, а также Главы 3-4, а также Главы 4-5, а также Часть II “ФРОНТ”, главы 1-4, а также Главы 5-7.
Отец Севы Кирилл Пулин в 1930-х годах
Часть III. БОЙ
Письмо бабушки Севы Софьи Афанасьевны его отцу, своему младшему сыну в лагерь:
“I5 февраля 1952 года
Кирилл.
Я выскажу свои мысли. Тебя посадила именно Тамара Красильщикова и тот человек, с которым ты пил. Он у тебя спрашивал нелегальные книги, которых у тебя никогда не было и быть не может. Его послал Красильщиков к тебе. Ты, наверное, помнишь его. Этот мужик ходил к нам чуть не каждый день, а после твоего ареста не был ни разу. Моментально исчезла и Тамара Красильщикова. Маруся встречала ее и постаралась не заметить. Так же и я не замечаю.
Но, может быть, частично тут есть и доля Марусина. Я как-то говорила ей это. Она ответила мне, что не могла этого сделать, так как ты являешься отец ее ребенка, с которого она бы получала алименты. А теперь ничего не получает. Ей трудно воспитывать ребенка. Маруська все время просила написать тебе о ее любовнике, она хочет убить двух зайцев.
А я давно уже написала тебе всё подробно о ней. Насчет того, что они стеснили меня. Если бы ты не привел Маруську, то их не было бы здесь теперь... Она живет по закону, она не проститутка, живет с одним человеком. Он бывает два раза в неделю, тихо спит. Пьянки нет, драки нет, скандала нет. Как я могу подать на суд? Что я буду доказывать? Вот видишь, мне приходится мириться и терпеть. Я с ними не разговариваю, не здороваюсь, а это очень неприятно. В моей комнате хозяева явились и меня не признают, не замечают.
Бумага есть, на чем писать, нужно заполнить и ее. Сейчас я слушала по радио рассказ для детей, как машины заменяют рабочие руки, какие достижения в мире. Просто душа радуется. Для меня радио большое удовольствие приносит. Как жалко, что в детстве моем не было радио, не могла слушать научные рассказы и медицинские лекции. Для детей передают хорошие концерты, дети будут хорошо воспитаны, культурно развиты.
На улице сейчас очень красиво. Снег сказочный, белый, пушистый как пух. Я смотрю в окно на свой палисадник, там стоит столик и скамейка. Снег нападал пушистой периной, симметрично, на деревьях разные фигурки и на крышах тоже. Сева ушел гулять, придет весь в снегу, мокрый. Печка горячая, всё высохнет, топлю углем.”
+ + +
ГЛАВА I
Сева бредет с мамой в детский сад мимо бензоколонки. От стужи руки в варежках он запрятал в карманы пальто. Сизый дым из хвостов машин в очереди за бензином, кажется, остановился в ледяном воздухе. “Жизнь честнАя -- курица лесная,”— думает Сева с полюбившейся ему поговоркой,—”скорей бы в школу. До чего надоело в саду!”
Мама останавливается у телефонной будки с замороженными окошками. Облачно дыша, наказывает Севе ждать ее на тротуаре, пока не позвонит. Он понуро разглядывает из-под низкой по лбу ушанки здешний пустынный просвет между чередой домов и заиндевело-съежившимися деревьями.
Сева хочет зайти к маме в будку, но рукам лень вылезать из карманов. Круглая железная дверная ручка будки — против его лица. Он решает открыть ее ртом, разевает его пошире и зубами захватывает ручку по краям. Когда Сева плотно облепляет ее ртом, язык вдруг припечатывается к железу...
Он дергает головой и со щипанием чует — язык прилип, схваченный морозом!
Сева мычит, выхватывает руки из карманов, машет ими. Зажегшийся дикой болью язык сросся с ручкой! Сева воет.
Он слышит, что вокруг остановились прохожие. Мама лезет из будки, ручка бьет его по зубам. Мама, стараясь его выручить, хватает Севу за голову; ему еще больнее, он вопит, что есть мочи. Слезы ручьями, язык в огне. Севу обуял безысходный ужас, как когда тонул в реке у деревни дедушки.
Мама, водя пальцами вокруг языка, старается разъеденить Севу с ручкой. Сева чувствует чьи-то мужские, прокуренные ладони на губах. Они резко берутся за его рот и с сильной болью отрывают от двери. Сева с облегчением плачет и плюет кровь себе под ноги.
+
На безжизненную как нетронутый снег чистоту комнаты детского сада через окна льется разгулявшееся утро. Сева перекладывает кубики в сторонке от галдящих ребят, стараясь не шевелить запекшимся языком. Друг Артем, словно чувствуя его настроение, сегодня играет от него отдельно...
Крикливые воспитатели собирают на прогулку. В сутолоке у шкафчиков с одеждой у Севы кто-то дергает мех, легко вылезающий из вытертого воротника его пальтеца. Не оборачиваясь, Сева молча наотмашь бьет дурака.
Садовский дворик — из дверей прямо на улицу, — заборчиком отгороженный от Писцовой, зажат между двумя кирпичными домами. В подножье одного — окна всегда ярко освещенного цеха ателье. Ребята из всех детсадовских групп, дымя паром изо ртов, носятся по двору. Воспитательницы столпились кучкой в углу двора для разговоров.
В одном из детских фанерных домиков быстроглазый, всегда с растерзанным воротом Артем согласился стать “папой” в девчачьей игре “дочки-матери”. Девчонки подметают пол домика прутиками, носят лопатками снег на старый ящик — для куличей на обед “семье”.
Артем, заложив руки за спину, топчется наруже, поглядывая в проемы оконцев. Сейчас он должен зайти в домик, возвращаясь с “работы”. Девчонки, чтобы не любопытничал, изнутри со строгими лицами машут на него лопатками. Сева думает: “Ума у них не хватает. Идите, наберите старой бумаги из кучи после ремонта у витрины ателье да сделайте занавески на окнах своей <<квартиры>>”.
Потом Сева разглядывает через морозно-узорчатые стекла ателье силуэты швей, колдующах над кусками материи за длинными и широкими столами. Всегда человеку не обойтись без работы, а Севино дело — тянуть лямку в садике.
Он рассеянно скользит глазами и вдруг останавливается взглядом на огородке окон ателье. Это металлический поручень на высоте Севиной головы. Точь-в-точь из той же железяки, что и давешняя припечатывающая на морозе ручка телефонной будки...
Сева трогает распухшим языком еще соленые от крови губы. В душе у него загорается такое же подмывание, с каким спускал курок ружья дядя Ярпыля при застолье в избе дедушки...
Сева подходит к домику, где Артем уже “угощается” из понарошной тарелки в кругу “дочек-матерей” на их “квартире”.
— А что я сейчас пробовал, — возбужденно говорит Сева, вспыхивая глазами. — Идемте, покажу!
Артем с девчонками выходят из домика, другие зеваки тоже окружают Севу.
— Чего-то сладкое там налили! -- повышает он голос, примечая, что к их кучке подошло еще несколько детей.
Сева, агитаторски жестикулируя, подводит всех к поручню у окон ателье:
— Лизните! Надо для сладости полизать...
Первым на погибель двигается Артем. Севе почти что хочется схватить его за рукав, но другие детсадовцы уже шагнули и примерились к железке.
Нагибают головы. Как пескари к крючку...
Сева, не оглядываясь, с независимым видом удаляется от них в дальний конец двора.
Вмиг бушует за его спиной у окон ателье суматоха: дико орут нанизавшиеся будто на кукан глупыши по железячному поручню! Девчонки, отдираемые воспитательницами от него, ревут как настоящие обезумевшие коровы...
+
Вскоре Севину старшую группу созывают домой. Сева все-таки надеется, что дети не успели рассказать, что “лизнуть” Сева Пулин придумал, но пристраивается за последней парой.
В дверях — музыкальный работник Анна Борисовна. Остро ловит взглядом Севины глаза. Эх, уже про него доложили, и эта самая злобная длинноносая и чернявая из всех воспитательниц знает о его вине...
Сева втягивает голову в плечи -- Анна Борисовна может его ударить.
Она разучивает с детьми песни и танцы и хочет, чтобы каждый умел их исполнять как сама, быстрая, будто на подшипниках. Севе музыкальная тренировка плохо удается. Может быть, потому что он в этом без дарования, может быть, оттого что любит смешить ребят. То завоет дурным голосом в хоре, то сделает клоунское лицо.
Однажды они с притопами водили хоровод. Анна Борисовна, стоя рядом, припевала и била в бубен. Как только Сева оказывался на другой от нее стороне круга, он начинал замысловато выделывать ногами как дядя Ярпыль в чечетке. Ребята хихикали.
Когда Сева поравнялся с Анной Борисовной, бубен вдруг подпрыгнул и больно ударил его по макушке, не прерывая своего веселого звона. Лицо Анны Борисовны осталось добрым, как ни в чем ни бывало. Как только Сева в хороводе подальше от нее снова отмочил коленце, Анна Борисовна незаметно и деловито опять больно стукнула его по голове, когда Сева проходил рядом.
Сева сник и озабоченно стал плясать, как другие дети...
В конце занятий бубен снова ударил его, словно Анна Борисовна хотела отыграться на Севе вперед. От последнего ее удара Сева чуть не заплакал. Он был здесь как его отец в тюрьме, где воспитатели должны бить обязательно...
Сева замешкался и очутился в тамбуре перед дверью в группу с Анной Борисовной один на один.
Она, брызжа ненавистью из сузившихся глаз, впилась длинными пальцами ему в плечо и прошипела, сильно картавя:
— Звере-е-ныш, -- как бы нагоняя на себя злобу, чтобы теперь ударить прямо рукой Севу по лицу, ведь кругом никого не было.
Он сразу вспомнил кино про фашистский концентрационный лагерь. Как с таким же лицом эсэсовка хотела загнать в печь для сгорания такого же мальчика, как Сева. Как тот мальчик ее просил: “Не убивайте меня, я еще могу давать кровь”... Но Анну Борисовну просить было бесполезно.
Сева вьюном вырвался у нее из закорючек с ногтями, проскользнул в комнату своей группы, подбежал к толстой воспитательнице Варваре Степановне. Она любила его, но за озорство начинала смотреть на Севу как на пустое место, и это было от нее обиднее любого наказания. Вот и сейчас Варвара Степановна отошла от Севы, словно не заметила, что он влетел сюда не раздевшись и наследил мокрыми валенками.
Потерпевших от “звереныша” ребят осматривала и лечила ватками с мазями медсестра садика. Больше всех ныли Артемовы “дочки-матери”.
Разве осмелился бы Сева на такое в своем дворе? Посмел бы посоветовать Витьке лизнуть? А Артем по силе и смелости Витьки не хуже. Правда, Артем того умнее, воспитаннее. Может, за Севин фокус придется с Артемом еще и подраться. Но Сева его нападения не опасался. Что получается:
боишься не самой драки, а противника... Вот как с Витькой. И все оттого что неразговорчивый, с тяжелыми корявыми руками Витькин отеп, бесшабашный дядя Матрос, презрительный Юрка, эта многоликая и сплоченная Витькина мужская родня собой как бы подкрепляла Витькино право на уверенные ухватки. Когда Сева еще вырастет...
Вот если бы Витька, все в их дворе знали про дедушку и дядю Ярпыля Севы! Только в садике, куда родня детей приходила на минутку, Сева чувствовал себя таким же, как другие.
— Пулин, — глядя Севе поверх головы, сказала Варвара Степановна, — будешь рассказывать до обеда.
Вот так наказали!
(Окончание на следующей стр.)
|
|
| |
|